Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России

Имели место злоупотребления и более существенные, с точки зрения американских ценностей. В 1993 г. редакторы и обозреватели американских газет практически единогласно поддержали администрацию Клинтона, открыто ставшую на сторону Ельцина в его противоборстве с парламентом, приветствовали разгон, а затем и расстрел законно избранного органа. Представленные объяснения были информационно скупы и морально корректны. Утверждая, что «было бы не только целесообразно, но и нужно поддержать недемократические меры», журналисты, по сути, реабилитировали принцип «цель оправдывает средства» — тот самый, который так долго ассоциировался как раз с советскими коммунистами и который был ими глубоко дискредитирован: «Нельзя приготовить омлета, не разбив яиц»^{28}. Даже Дума, следующий парламент, избранный на основе уже ельцинской конституции, стала объектом нападок со стороны американской прессы, как будто без законодательного органа, с одним президентом и его назначенцами, Россия была бы более демократическим государством^{29}.

Следующий пример подчёркивает неуместность большинства американских репортажей о посткоммунистической России и полное безразличие их авторов к судьбе страны, население которой (даже по сведениям одной не очень официозной московской газеты) подвергается эксплуатации и разорению невиданными прежде способами. Говоря о жестоких последствиях экономической «шоковой терапии» для рядовых граждан, ещё один прозападно настроенный российский учёный высказал сожаление, что «у корреспондентов, пишущих из Москвы, нет желания взглянуть в глаза трагической российской действительности». Как сходным образом выразился позднее журналист агентства Рейтер, «боль при редактировании вымарывается»^{30}.

Конечно, темы бедности и проблем здравоохранения присутствовали в американских репортажах, но обычно лишь в качестве дополнения к главному сюжету о российском переходном периоде и наследии коммунистического прошлого. С презрением встречали американские журналисты любые российские предложения о постепенных, «несколько менее болезненных реформах», от кого бы они ни исходили, будь то вице-президент Руцкой в 1993 г. или премьер-министр Примаков в 1998–1999 гг.^{31}.

Однако, несмотря на катастрофические последствия «шоковой терапии» 90-х гг. в России, в середине 2000 г. американские журналисты, политики и учёные очень надеялись, что при Путине Россия получит новую, более крепкую дозу, хотя и беспокоились, что рядовые граждане «могут быть не готовы принять этот план». Основанием для подобных надежд было возвышение Германа Грефа, нового министра экономического развития и торговли, сменившего Чубайса на посту главного «молодого реформатора» страны. Предложенная им политика, по всей видимости, получила одобрение Путина. И хотя предложения Грефа были направлены лишь на то, чтобы сделать и без того обедневшее российское большинство ещё беднее, а горстку богачей — ещё богаче, американские комментаторы на все лады расхваливали «превосходную программу».

Помимо введения 13% единого подоходного налога, исчисляемого по регрессивной шкале (во всех демократических странах фиксированный налог считается несправедливым для всех, кроме богатых, и потому отвергается, однако американская пресса признала его вполне приемлемой демократической «реформой» для России), программа Грефа предусматривала существенное сокращение имеющихся социальных гарантий, в том числе жилищно-коммунальных льгот, рост цен и угрозу свести на нет и без того мизерные пенсии. Так, хотя в 2000 г. большинство россиян с трудом могло оплатить предоставляемые им жилищно-коммунальные услуги, корреспондент «New York Times» счёл цены на эти услуги «возмутительно низкими» и приветствовал реформы Грефа, которые назвал «значительно более смелыми, чем любые планы, которые западные правительства когда-либо пытались протолкнуть, минуя подозрительных избирателей»^{32}.

Подобно приснопамятным советским журналистам, американские корреспонденты оправдывают лишения, которые сегодня претерпевает Россия, будущими дивидендами, абстрактным «светлым будущим». По мере того, как страна всё глубже погружалась в пучину экономического кризиса и нищеты, они продолжали твердить, вслед за Кремлем и Вашингтоном, что экономический подъем и стабильность вот-вот наступят. (Обычно цитируют вице-президента Альберта Гора, якобы заявившего в марте 1998 г.: «Оптимизм является повсеместно преобладающим чувством среди тех, кто знаком с тем, что происходит в России»)^{33}.

Буквально накануне финансового краха 1998 г. (и даже после, как будет видно в дальнейшем) они продолжали убеждать читателей в том, что Россия являет собой пример «замечательного успеха». И даже признание Путина о необычайных масштабах нищеты в стране не привлекло внимание американских репортёров к этой проблеме^{34}.