Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России

Статистические данные и наблюдения говорят сами за себя. К примеру, инфраструктура важнейших отраслей, обеспечивающих современный уровень жизни, — от науки и производства до здравоохранения и отопления — оказалась отброшена на десятки лет назад. (Один специалист даже заявил об «исчезновении национальной базы для исследования и развития»). Многие люди трудятся, не получая за свой труд регулярную заработную плату, а абсолютное большинство живёт на мизерные пенсии, социальные пособия и личные сбережения, которые позволяют с трудом балансировать на уровне бедности. Три четверти из них едят то, что выращивают на собственных участках земли, даром что Россия считается страной преимущественно городского населения. Вместо денег часто используется бартер. «По уровню здравоохранения, — сообщает эксперт, — Россия уже даже отдалённо ничем не напоминает развитую страну». На территории страны вновь фиксируются вспышки эпидемий брюшного и сыпного тифа, холеры и других, давно забытых заболеваний. Большинство детей, из которых миллионы не посещают школу, страдают от недостатка питания, а продолжительность жизни российских мужчин упала ниже 60-летней отметки, что соответствует уровню конца XIX века^{81}. Но самые ужасные последствия этого «перехода» назад, к временам, предшествующим эпохи модернизации, мы наблюдаем в отдалённых российских провинциях, где вовсю идёт «стабильный откат от цивилизации». Вот как описывает провинциальный город волонтёр Американского корпуса мира: «Город загнивает и умирает… Работы нет совсем… Одни люди едят собак, другие отдают последние копейки за буханку хлеба… В отдельных районах города нет телефонной связи, так как воры украли кабель… Полицейские не способны их остановить. В квартирах — сломанные туалеты, нет газа, вода течёт только в кухне, горячей воды нет совсем… Но эти люди гораздо счастливее тех, кто живёт в Сибири. Там, местами, у людей совсем нет ни еды, ни тепла»^{82}.

Эпидемия «реформ» докатилась и до российской сельскохозяйственной глубинки, где отсутствие проблем с продовольствием позволяло выживать и в худшие времена. В январе 2000 г. один канадский журналист решил оценить плоды деятельности канадских миссионеров, по примеру США взявшихся переделать крупные российские колхозы в маленькие семейные фермы и с этой целью приехавшие в Россию. Вот что он обнаружил: «Канадцев давно уже нет. Как, впрочем, нет и скота, засеянных полей, тракторов и даже крыш и стен коровников. Здания стоят пустые и разграбленные… Большинство ферм или закрыто, или дышит на ладан… Поля заросли сорняками и кустарником. Урожая не было уже два года».

Когда 17-летнюю девушку из российской глубинки спросили, о чём она мечтает, в связи с наступлением нового века, она ответила устами десятков миллионов россиян: «Двадцать первый век? Трудно говорить о двадцать первом веке, когда сидишь и читаешь при свечах. Какой двадцать первый — у нас девятнадцатый век!»^{83}.

В этой трагедии посткоммунистической России можно увидеть черты и старого, и нового. Ельцинские «молодые реформаторы» не раз заявляли, что выполняют историческую задачу модернизации России. В этом отношении, они являлись продолжателями старой традиции. Попытки модернизировать Россию сверху («догнать и перегнать Запад») неоднократно предпринимались российскими правителями от царей до комиссаров. Иногда это были относительно безболезненные попытки, иногда модернизация шла «через катастрофу»^{84}. Но никогда прежде этот процесс не приводил к утрате самого статуса современной страны.

Для американских учёных трагедия России имела ещё одно значение, полное скрытой иронии. Теории и концепции модернизации уже много лет являются преобладающими в академическом россиеведении. Транзитологи, в этом смысле, тоже — наследники старой традиции^{85}. При всей новизне терминологии и стремлении предстать новой социальной наукой, транзитология на самом деле есть лишь современная версия тех самых старых подходов, выразившаяся в формуле: «российская модернизация = переход к капитализму и демократии американского типа».

И вот теперь выясняется, что транзитологи — учёные и журналисты, в одинаковой степени, — проглядели самое важное в истории России с 1991 г. и одновременно абсолютно противоположное тому, что они собирались изучать и освещать, — постепенный и неуклонный процесс демодернизации страны. Итогом стало россиеведение и россиеведение без России.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Русские полагают, что их политика обречена вечно маяться в поисках ответов на два проклятых вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?» В конце 90-х гг. американские политики и учёные тоже были заняты ответом на вопрос «Кто виноват?», но в их собственной версии: «Кто потерял Россию?» и выдвигали взаимные обвинения. Однако вряд ли кто-нибудь из них был заинтересован задать второй вопрос: что же нужно сделать, чтобы положить конец той деятельности специалистов по России, которая уже нанесла такой большой урон?