Провал «миссии бин», или Запись-ком капитана Вальтера

«Не угадал ты, прапор. Хрона ты, дезертир, чего у меня увидишь», — отстранился я на табурете от стола и посмотрел на залатанные между ног кальсоны. Они у меня некогда пушистые износились вконец, латал парашютной тканью.

Отнеся от губ трубку, я произнёс:

— Высоковато будет.

— Как? Как, как ты сказал, капитан? Высоковато будет? Намекаешь на то, что мою маму… папа… с заду?

В голосе Балаяна прозвучали нотки раздражения предельной степени. На «Звезде», бывало, заслышав их, я, сославшись на зубную боль, покидал казарму или плац, где старшина распекал роту.

— Твою маму, Жан-Поль, я знал: красавица женщина, величайшая шахматистка всех времён. Знаю, как ты её любил. А сказал так: «Высокая, да». Тебе послышалось что-то другое, потому что телефон плох — искажает речь… Или трубку ты держишь проводом у уха — говоришь в динамик, а слушаешь через микрофон. Говори в трубку. Поднеси ко рту поближе нижнюю её половинку. То, что ты держишь в руке у уха, трубкой называется. Да не перепутай, к уху прижми не тем концом, что с прорезями и проводом, а тем, что с дырочками. И папашу твоего знал. Достойный мужчина. Рекордсмен мирового чемпионата «носовиков», в ноздри успел — пока не чихнул — засунуть шестьдесят четыре горошины чёрного перца.

Балаян дышал громко и часто, но молчал.

Мат, что ли, позабыл, недоумевал я, и поспешил прекратить раскрутку бывшего ротного старшины: вспомнил Стешино сообщение о том, что теперь он заведует жмыхом. А если и всеми съестными припасами Мирного!

— Ладно, Жан-Поль, — грузин, так грузин. Я всегда, если ты помнишь, с этим соглашался.

После такой раскрутки, которой я испытывал нервы старшины обычно на привалах во время марш-бросков по «красным канавам», тот смягчался, если предложить угощение — что-нибудь острое, солёное или сладкое. Обычно угощал сахарным петушком на палочке, искусно приготовленным женой из пудры коралла цвета жжёного сахара.

— Послушай, — и сейчас я нашёл, чем успокоить Балаяна, — телефонисты мне тоже подарили телефонный аппарат и провод к нему… Будешь меняться?

— Капитан, миллион раз просил не называть меня по имени, папаша о Париже грезил, назвал французским именем. Я Балаян, — смягчился прапорщик и спросил: — На что?

— На нашу повседневку — обратно. Ты — секретарь сельсовета, решишь этот вопрос.

— Нет, не в моей компетенции. Хэбэлёнка на складе хранится. Пацаны подрастут, отделение ополчения оденем; через тройку лет — взвод. Мечта Тарасовича Ольги.

— Пока подрастут, мы поносили бы. А? Уговори Евтушенко.

— Называй председателя, как он того сам хочет — Тарасовичем Ольги. Он дохронный, паспорт себе выправил. Земляков не жалует, небёнов презирает.

— Ждёте, пока пацаны подрастут, мужиков в Мирном нет?

— Мужиков? Одна интеллигенция хлюпатая, все — свихнутые кандидаты, да доктора наук. Очкарики. Я знаю, раньше сюда из Быково бегали — там народ покрепче: бетонщики, монтажники, сварщики, трудовой, словом люд. А бежали на остров марпехи полковника Курта, твоего дяди, они приохотились по сопкам и на завалинке блудить. А погибли, снова быковцы похаживали, пока твои не принялись. Очкарики твоим отдали предпочтение: знают, что на Бабешке срок отбываете, рано или поздно, но с острова уберётесь. Бетонщикам твои холки почистили, теперь земляки в сопках гуляют, хлопцы на завалинке песни с девчатами поют. Нормальные мирянские мужики — рыбаки; рыбачат в океане, месяцами в посёлке носа не кажут. Пробовал из очкариков ополченцев сделать, да плюнул на эту затею: «сено-солома» даже усвоить не могут. Вот пацаны — те пылят, ногу тянут. Им — лишь бы не на прополку. Сам знаешь, без сдачи строевой подготовки ни о каком ополчении и думать нечего… Аппарат, говоришь?

— И восемь кило провода.

— Восемь километров или восемь килограмм?

Я чертыхнулся, попробовал напрячь память. Камса как-то заметил, что у меня первого, как и у дяди моего, начался побочный рецидив от долгого употребления оскомины — забывчивость; а Силыч съехидничал, сказав: «По бабам надо бегать. Или «доиться» почаще».

— Чем длину мерят? — спросил я.

— Метрами.

— Километров.

— Что-то с памятью стало? Это от несбалансированного питания, капитан… А, может быть, от оскомины: эта ягода нигде больше на острове не растёт, только на вашем Дальнем поле. Попробую посодействовать, но предупреждаю, вся хэбэлёнка на складе за печатью председателя. А твою, капитан, он носит.

Я живо представил себе Евтушенко, одетого в мою хэбэлёнку. Хоть и высокий, но щупленький мужичонка моих лет: должно быть, висит, как на вешалке.