Проверка на дорогах. Правда о партизанской разведке

До войны жила Наташа в Острове и была у нее, если так можно выразиться, самая чисторукая профессия – дамский мастер. Впрочем, и мужчин она стригла неплохо. Знали ее в округе все – чуть ли не районная знаменитость. «Натуленька, подстриги», «Наташенька, завей», «Наточка, причеши» – кто только к ней не обращался!

Когда немцы вплотную подошли к городу, решила уходить. Негоже комсомолке, жене советского командира в оккупации оставаться. Но ей подсказали: не торопись, и здесь можешь понадобиться. Ее лучшая подруга Клава Назарова тоже никуда не уехала. Дружба у них была давняя. Одна на каток, и другая туда же. Клавка в кино, и Натка с ней. Интересную книгу и ту вместе читали. Обе стали партизанками. Посмертно Клавдии Ивановне Назаровой было присвоено звание Героя Советского Союза.

С первых же дней оккупации стала Наташа партизанской разведчицей. Опыта, конечно, никакого. Первый инструктаж – и за дело: распространять листовки. Тайник в поле, под камнем. Корзинку в руки – и за цветами. В город возвращалась с грузом: под охапкой ромашек и васильков пачка свежих листовок.

– Не терпелось мне эти листовки людям раздать, – рассказывает Наталья Ильинична, – Время было тяжелое, а тут – сводки Совинформбюро, правда о фронтовых делах. Встретила как-то одну свою знакомую, даю ей листовку и шепчу: бери, дома почитаешь, другим передашь. Ну она и передала! Со страху прямиком в комендатуру. Меня сцапали, сразу на допрос. «Откуда у тебя листовки?» Я сделала удивленное лицо, смотрю не мигая следователю в глаза, отвечаю: «Какая листовка, о чем вы?» Следователь свое: «Кто дал тебе листовки? Говори!» – «Да не давала я никому никаких листовок и женщину, про которую вы говорите, не знаю…»

«Ну, сейчас мы тебе память прочистим, вспомнишь». Следователь толкнул меня к стене. А там на кирпичах раскаленная сковорода. «Снимай туфли, живо!» Обмерло все во мне – а вдруг не выдержу, проговорюсь под пыткой, что тогда? И тут я в голос заплакала, прямо-таки завыла, как в детстве. Реву, а сама сквозь слезы слежу за следователем – поверит или нет? К моему изумлению, он вроде бы поверил. Отпустил. Но, как оказалось, с дальним прицелом. Узнала я об этом так.

Мы с сестрой, чтобы прокормиться, стали зарабатывать на кусок хлеба вязанием. Двое детишек у нее было. Вязали свитера, шапки, варежки, шарфы, кофты и на базар носили. Однажды к нам полицай в гости пожаловал. Чубатый такой, угрюмый, смотрит исподлобья: «Свитер мне нужен, свяжете?» Не хотелось нам дела с ним иметь, «Не могу – отвечаю, – я только учусь, а у сестры руки болят». Он не настаивает. «Ладно, не можете – не надо. Только вот что я вам скажу, барышни, – перешел он на шепот. – Через дорогу в соседском доме засада устроена. Ждут, может, кто к вам в гости пожалует». Тут я сразу и поняла, почему мне так быстро поверил следователь. Выходит, отпустил меня для приманки. Вспоминаю я и сейчас добрым словом того парня – спас он жизнь всем нам.

Слежка ничего не дала, и немцы оставили Наташу в покое, ей даже удалось устроиться в парикмахерскую для гитлеровцев. Спустя некоторое время наведался к ней наш связной – до войны он работал в островском клубе массовиком. Сказал пароль: «Привет от Лаптевых». Со связным мы передали Смеловой приказ – немедленно уходить из города. В лес ушла она не одна – прихватила с собой 17-летнюю Шуру Спиридонову, которая приехала из Ленинграда на лето к бабушке с двумя сестренками.

Я вспомнил одну историю, как они с Шурой, уйдя на задание, чудом не погибли. Нарвались на патруль. Поволокли их в деревню. Дело под вечер. Полицаи решили переночевать здесь, а утром отвезти их в Остров. Это был бы верный конец – там Смелову гестапо давно дожидалось. Да и Шуре, конечно, не поздоровилось бы.

Всю ночь не спали девушки, говорили о своей судьбе, больше всего боялись, что их повесят. Уж лучше бы расстрел. Часовой сменился. Первый то все сидел у дверей, а второй ушел на крыльце. Они тихонько – во двор, мимо хлева в огород, ползком по меже. Так и выскользнули за околицу.

Но лучше пусть сама Наталья Ильинична продолжит рассказ.

– Почти добежали до кустов, как услышали стрельбу, крики. Немцы хватились нас. Спешим изо всех сил. Впереди – поляна, за ней лес. На поляне старик пасет коров. «Залезайте в яму под куст, – кричит, – я вас ветками закидаю». Велел ждать его. Затаились, слышим немецкую речь. Страх кожу леденит, опять вся жизнь в голове промелькнула: сейчас возьмут – и конец. Однако вскоре все стихло.

Коров угнали в деревню, а мы все ждем. Наконец буренки возвращаются. И вдруг голос: «Да ищи их здесь, я сам закрывал, знаю, тут они». Все, думаю, привел дед полицаев. Вскакиваем, чтобы бежать… И разве такое забудешь? Нам навстречу ковыляет другой старик, похожий на пастуха, только с одним глазом. «Доченьки, милые, – говорит, – вот принес вам поесть». Подает крынку молока да большой ломоть хлеба. «А немцы в другую сторону полетели». Мы пили молоко со слезами вместе…