Провидение

– К несчастью, есть также метастазы в легком, – добавил Мартен, понизив голос. – Ситуация достаточно…

Серьезная? Пожалуй. Но достаточно для чего? Чтобы ты с завтрашнего утра лег в больницу.

Преимущество семидесяти восьми лет в том, что мне не надо ни отменять заседание, ни переносить подписание договора, ни успокаивать акционеров. А преимущество старика в том, что не придется разочаровывать столь уж многих, ни даже предупреждать их. Все-таки я позвонил Дану. Мы редко видимся, но семья есть семья, разве не так? Дан был мил – или вежлив? Трудно сказать. Хотел мне помочь. Излишнее предложение: после семидесяти восьми лет одинокой жизни уже сам умеешь улаживать свои дела.

Я принял свое решение после нескольких дней лечения, без энтузиазма. Насколько помню, я никогда не чувствовал себя близким к своей сестре. Она уже ребенком была такой – не способной на нежность. Сухая с матерью, подозрительная с отцом, со мной всегда держалась на расстоянии. Она была красивая, белокурая настолько же, насколько я темноволосый, белокожая и тонкокостная; а я приобрел сложение пловца, смуглую кожу и грубоватые черты. Но, несмотря на колючий характер, родители ее обожали, холили и лелеяли, а мое воспитание сводилось в основном к выговорам и наказаниям.

В двадцать два года она вышла замуж за невыносимо самодовольного типа, хотя родители приняли его как героя – он же приручил мегеру, а это вам не пустяк. Мне только что исполнилось двадцать семь, и его появление в моем жизненном пространстве стало для меня сигналом к уходу.

– Я хочу правду, Мартен.

Яснее говоря, я хочу знать, когда сдохну. Не увиливай. Мне нужен как можно более точный прогноз. Никаких «примерно» и «почти». Приведи мне статистику. Валяй. Ты же знаешь, я человек цифр.

Он вздохнул.

– Мы сделали все, что могли, можешь не сомневаться. Но болезнь нас опередила. Если бы нам удалось обнаружить ее признаки раньше, но тут… как тебе сказать, Альбер…

Я предлагаю называть вещи своими именами. Это слово – метастазы – стоит у тебя поперек горла, верно, Мартен? Я и сам никогда не слышал, чтобы его произносили, не понизив голос – все, включая врачей. Так что нет нужды в разглагольствованиях, операция на яйцах была всего лишь закуской? Согласен. Теперь перейдем к основному блюду. Ну, давай, объявляй.

– Несколько месяцев. Самое большее год, но это в лучшем случае.

Вот черт. Маловато все-таки. Я считал, что окажусь покрепче. Мой живот выдерживает новость лишь наполовину и завязывается узлом.

О чем думаешь, когда остается всего год, чтобы заставить работать свой мозг, конечности, сердце? Я могу вам сказать, поскольку отныне знаю это. Пропустим фазу страхов, несогласия, неприятия. Конечно, ты какое-то время мечешься, упираешься – тоже не слишком долго. И начинаешь думать о своем СЛЕДЕ, о том, что оставишь после себя. Задаешь себе вопрос: а что от меня останется? От моей души? Предчувствуешь, что после того как будешь обращен в пепел и развеян по ветру, сможешь задержаться в памяти других людей, в лучшем случае, еще на несколько лет. Но не соглашаешься так легко исчезнуть с карты мира – и тогда пытаешься воздвигнуть себе собственный памятник.

Я не построил домашний очаг. Старательно разбивал все свои редкие любовные увлечения из страха, как бы они не уничтожили меня первыми. Все свои силы я вложил в свои архитектурные чертежи, а потом в свое предприятие. Как говорится, я преуспел: до своего последнего вздоха буду ненавидеть это выражение. Истина лишь в том, что я усвоил. Я посетил множество стран, выучил семь языков, прочитал сотни книг, встречался с тысячами людей. Но ничего из всего этого никогда не могло заполнить зияющую пустоту в животе – ощущение, которое исподтишка охватывало меня и чуть не доводило до слез вечер за вечером. Мое имя красовалось гигантскими буквами на фронтонах зданий в Париже, Вашингтоне, Мадриде и Берлине. Взбиралось голубыми неоновыми огнями на небоскребы Шанхая, Гонконга и Токио. Я был известен, признан, ценим, уважаем. Меня представляли как эрудита, как свободно мыслящего человека и порой даже ставили в пример. У меня больше наград, чем у премьер-министра. Но все тщетно: дыра не затягивалась.

Едва выйдя замуж, моя сестра Клелия произвела на свет мальчика, такого же красивого и белокурого, как она сама, – Дана, к которому моя мать тотчас же воспылала любовью. Мир праху ее, но эта любовь причинила мне такую боль. Говорят, что роль бабушек и дедушек допускает и другую точку зрения, но моя мать за несколько лет предоставила своему внуку больше нежности и внимания, чем мне за всю мою жизнь. Чтобы заслужить ее гордость, я упорно старался попасть в списки лучших учеников, а Дану, чтобы его боготворили, оказалось достаточно просто существовать.