Провидец Александр Энгельгардт (СИ)

"Работу - если обязавшийся не умрёт, не заболеет, - мужик так или иначе всегда выполнит, к чему его можно заставить, даже не прибегая к суду, между тем как взыскать по расписке деньги и по суду очень трудно или даже, большею частью, невозможно. В самом деле, положим, что есть расписка, положим, что мужик не отказывается от долга, положим, что мировой судья присудил взыскать и выдал исполнительный лист - что же дальше? Взыскать по исполнительному листу трудно, потому что продать имущество крестьянина нельзя, когда есть недоимки, а если их и нет, то нельзя продать без разрешения его начальства, которое должно указать, что именно можно продать, не разоряя крестьянина и не лишая его возможности вести своё хозяйство. Работу же, на которую крестьянин обязался, начальство заставит его выполнить, хотя бы у него самого свой хлеб оставался несжатым... Крестьянин почти никогда не отказывается от долга, если он действительно считает себя должным; если он не платит долга, то только потому, что ему нечем уплатить, и всегда просит рассрочки, берется выплатить долг работой и т. п. Поэтому никто долговых дел до суда и не доводит".

Конечно, если с должника не спрашивать, он может и не заплатить долг. Но, - спрашивает Энгельгардт своего интеллигентного коллегу, - если вы раздадите имеющиеся у вас деньги своим знакомым и не будете интересоваться, когда же они вернут долги, многие ли из них явятся к вам, чтобы расплатиться по долгам?

Честным может быть даже кабатчик, хотя это большая редкость. Энгельгардт заезжает в кабачок, в который "хозяин-вахмистр с хозяйкой Сашей своею приветливостью, честностью, отсутствием свойственной кабатчикам жадности к наживе привлекали всех".

Безусловно честны граборы-артельщики, которыми Энгельгардт не перестаёт любоваться, видя в них какие-то особые, благородные, разумные черты. Напомню: "В артели граборы всегда отлично ведут себя, ни пьянства, ни шуму, ни буйства, ни воровства, ни мошенничества. Артель не только зрит за своими членами, но, оберегая от всяких подозрений свою добрую славу, наблюдает за всем, что делается в усадьбе, дабы не случилось какого воровтва, подозрение в котором могло бы пасть на граборов". К тому же у граборов развито эстетическое чувство, и если они видят, что имеют дело с нанимателем - настоящим хозяином, то всегда проявят инициативу и подскажут, как сделать, чтобы очищенный луг и вырытая канавка выглядели красиво, где следует среди луга - именно для красоты - оставить раскидистое дерево и пр.

Кстати, о красоте. Энгельгардт, бывая на всех крестьянских праздниках, мог убедиться, что при всей убогости и нищете крестьян, в их быту было много проявлений стремления к красоте. Он приводит слова песни, которую поют бабы, когда совместно на толоке рубят капусту. Удивительны слова, удивителен ритм, жаль, что тогда было невозможно записать мелодию песни. Мы, современные русские, по сути, не знаем русской песни. То, что обычно преподносится как русские народные песни, это, по большей части, песни, написанные композиторами на стихи русских поэтов XIX века ("Что стоишь, качаясь, тонкая рябина", "Степь да степь кругом..." и пр.) Академические хоровые коллективы и прославленные солисты поют русские песни в такой обработке, что там подчас от исходного материала ничего не остаётся, а фольклорные коллективы записывают старинные песни в исполнении старух, вряд ли способных донести до слушателей их красоту. Даже песня "Не одна во поле дороженька...", которую, видимо, знали в тот век все читатели "Певцов" из "Записок охотника" Тургенева, ныне мало кому известна, потому что если и исполняется знаменитыми артистами, то в сокращённом виде. Лемешев пел из неё, сколько мне помнится, четыре строфы, Козловский - шесть, и лишь Штоколов добирался до заключительного куплета: "Коли найдёшь лучше меня - меня позабудешь. Коли найдёшь хуже меня - меня воспомянешь". В старом (советском фильме "Глинка" (а композитор родом из тех мест, где потом хозяйствовал Энгельгардт) молодая крестьянка, качая зыбку с ребёнком, тихо напевала, напутствуя своего суженого (за давностью лет могу что-нибудь в словах напутать): "Так иди ж, иди ж, ясный сокол мой, Ясный сокол мой, мил сердечный друг. Буду ждать тебя тёмной ноченькой, Тёмной ноченькой, ясной зоренькой". Тут веришь, что это подлинная народная песня, из тех, на которых воспитывался музыкальный вкус Глинки. И мелодия её настолько русская, что, кажется, может служить эталоном русскости в музыке.

Помнится, довелось мне быть на концерте хора Полянского, и там молоденькая солистка с ангельским голосом спела песню "Ты повянь, повянь, бурь-погодушка". Зал аплодировал так, что, кажется, стены могли обрушиться. Артисты много раз выходили, кланялись, но на "бис" песню так и не спели. (Кажется, это вообще принцип Полянского.) Песня меня так очаровала, что я, несмотря на вечную занятость, прослушал все диски с записями хора, какие удалось найти, но там этой песни не оказалось. Так и не услышал я ещё раз этот шедевр.