Провинциал

«Почему она молчит? Хоть бы слово сказала…» У ограды, где кончались их следы и где была щель, в которую они пролезли, Нина остановилась. Ее черные, всегда такие лучистые глаза сейчас смотрели на Ваню холодно и спокойно.

— Еще кто-нибудь знает?

Ваня растерянно кивнул.

— Сашка.

— Ну и дурак!

Нина легко скользнула в щель между железными прутьями забора, Ваня неловко пролез следом.

Скрипнув тормозами, к остановке подкатил дребезжащий автобус. Нина вошла в заднюю дверь, на нижней ступеньке повернулась и загородила Ване дорогу.

— Можешь не провожать.

Дверца захлопнулась, взвыл мотор, задние колеса пробуксовали по оледенелому насту, автобус тронулся и синий едкий дым из выхлопной трубы ударил Ване в живот.

20

— Жизнь течет каждую минуту, но люди, к несчастью для себя, не замечают этого. Они не замечают, как сыплется песок в песочных часах. А представь себе: на каждом перекрестке висят большие часы, или нет, в каждом городе есть такая специальная улица, где стоят сто огромных песочных часов — для каждого возраста, для каждого года рождения, — подходи и смотри, в любое время смотри, как убывает песок в твоих часах, как убывает твоя собственная жизнь. Это было бы очень наглядно, и тогда каждый собственной шкурой ощущал бы движение времена, и люди почаще поднимали бы голову к небу, и больше думали о других, и старались сделать меньше подлостей. Понимаешь? А многие не ощущают течения времени, многие уверены, что все для них навсегда. Весь мир — звезды, вода, солнце, трава, магазины, трамваи, кино, другие люди. Потребляй — и будь здоров! Понимаешь? Не ухмыляйся, ты уже не ребенок и, ясное дело, должен понимать такие вещи. Я в твои годы «Тихий Дон» прочел и всего Мопассана. Тринадцать лет — вполне зрелый возраст. И вообще давно известно, что девяносто процентов чувственной и всякой прочей информации человек получает до семнадцати-восемнадцати лет, а потом уже собирает крохи… В том-то и дело, что вот та же материна врачиха, Светлана Алексеевна, она же что, подлая, думает, она думает, что будет жить до трехсот лет, как орел-стервятник, и поэтому ей все до лампочки — лишь бы было тепло, светло и мухи не кусали. Мама сегодня рассказывала, что, когда эта Светлана заходит теперь в палату, на нее даже не смотрит, а если уж, воля не воля, вынуждена разговаривать с нашей матерью, то смотрит в угол или под кровать, а глазки вертятся, вертятся, как у свиньи. Ты видал, как у свиньи глазки вертятся, когда она злая? Сама виновата перед матерью, загнала в Боткинскую, а теперь делает вид, что обижена, что это наша мать перед ней виновата: не выздоравливает, не выписывается из больницы, торчит там живым укором их равнодушию и головотяпству… Но и мать наша чудачка: устроила им скандал. Оказывается, после того, как отправили ее в Боткинскую, из тумбочки выкинули какие-то письма, не то десять, не то пятнадцать их было, мать говорит, важные письма, люди ей доверились, мол, а она, выходит, их обманула. И как она не поймет всю суетность, всю бессмыслицу такой жизни!.. Завтра поедем с тобой к маме. Надо ее потихоньку выводить в сад, на воздух, одной ей тоскливо, тем более что знакомых больных почти не осталось, многие уже выписались.

Слушая Егора, Ваня почему-то вспомнил, как приходил недавно к матери в палату одни генерал, из больных. Пришел и спрашивает: «Елена Ивановна, откройте секрет, как вы таких сыновей воспитали? Почему они вас так любят?» А мать ему отвечает: «Да я никак особенно их не воспитывала, живем себе да и живем, как все люди». Генерал обиделся, подумал, что не хотят ему открыть «секрет». Ушел недовольный, старый, седой, ноги дрожат, очень грустный ушел генерал. У него камни в печени. И за два месяца его ни сын, ни две дочери не навестили в больнице — хотя все трое живут в Москве…

— Да, брате, — продолжал Егор, — жизнь течет, черт возьми, и убегают драгоценные дни. Надо работать! Чем больше мы работаем — тем медленнее бежит время, тем длиннее жизнь. Хотя, кажется, должно бы быть наоборот, потому что, если работа увлекает — время летит незаметно. Великий парадокс! К сожалению, этот парадокс еще не все поняли и оценили, а именно благодаря ему человеческая жизнь становится богаче, осмысленнее, ибо когда работаешь — сразу живешь как бы двумя или даже несколькими жизнями, и потом в памяти остается воспоминание о них. Понимаешь? Кажется, что прожил ты не одну, а десятки, сотни жизней! Поэтому мне и хочется, чтобы ты занимался рисованием, живописью, чтобы из тебя вышел художник, — Егор прищурил глаза, и изнутри их словно осветила магниевая вспышка. — Тогда мы им всем покажем! Мы с тобой еще завоюем Москву!

Ваня усмехнулся. В последнее время Егор словно помешался, все повторяет «завоюем, завоюем». Тоже — Наполеон…

Но почему-то Ване вдруг стало грустно, он знал, что из него вряд ли выйдет художник… Ну не выйдет — и не надо. Значит, нет таланта, не всем же быть талантливыми. И не в этом главное… А в чем главное? Что в жизни важнее всего?..

Ваня подошел к окну, оперся лбом о холодное стекло. Темнело, на улице густыми хлопьями валил снег.