Примерно через полгода (зимой) я и третий наш земляк, Тиховаров, договорились ехать к Вале. Я был уже женат и приехал с женой, а Тиховаров сам по себе. Так мы и прибыли к ним в Подмосковье.
– Пельмени! – сказал я, входя, и в носу стало щемить от запаха.
Гребенников был заметно немногословен. А Валя сияла, чувствуя, что сумела всем угодить, – пельмени были сделаны отлично. Когда зуб прокалывал ткань, мясное ядрышко обдавало проперченным соком и язык и самое душу. Говорили о том о сем. И что надо бы почаще видеться. Помню, Валя сказала:
– Ой, а скоро в Москве еще один наш будет. Мой братишка! Сережка!
– Поваренок? – спросил я.
– Да.
– Он был какой-то вялый, на ходу спящий.
– Да, да, дите войны. Каша все время изо рта валилась, – подтвердила Валя.
– Он и сейчас такой?
Я помнил этого мальчика, безжизненного, с потухшими глазами.
– Нет, – сказала Валя и почему-то засмеялась. – Приедет, посмотришь. А приедет он, между прочим, завершать свое поварское образование.
– Вот уж всласть поедим! – улыбнулся Тиховаров.
– Вы лучше поешьте сейчас. Вторая кастрюля готова! – торжественно объявила Валя.
Мы сидели у них допоздна, пробовали петь наши песни, и для этого пришлось обучать песням чужаков. То есть мою жену и Гребенникова. В конце концов и это удалось. И мы разъехались очень довольные вечером.
Мы уже подъезжали к своему дому (я и жена), мы сидели двое в безлюдном автобусе, и я спросил:
– Ну, как тебе Тиховаров?
– Понравился.
– А хозяева как?
– Он – очень понравился.
Я смотрел в замерзшие окна автобуса. И спросил:
– А Валя?
– Нет.
Я ожидал похвалы или, например, кисленьких комплементов (женщина о женщине), а такого открытого «нет» не ожидал.
– Но почему?
Жена безразлично пожала плечами:
– Не знаю…