Провинциал, о котором заговорил Париж

— Так просто и не объяснишь, монсеньёр, надо подумать… — сказал д'Артаньян, ожесточенно скребя в затылке в надежде, что это старое и испытанное средство поможет побыстрее постичь истину. — Понимаете ли… То, что они задумали, — неправильно. Так не полагается. Это против законов божеских и человеческих. Простите, что я подхожу с нашими провинциальными мерками, но это все равно, как если бы я или кто-то из моих братьев, устав дожидаться наследства, заточил отца в подвале… И потом… Знаете, я до того, как выбрался из захолустья, плохо представлял себе, что такое государство. Мне казалось, что жизнь в нем налаживается сама собой, что страна живет, будто ручей течет — по проторенному руслу… Ну вот, а потом я немного присмотрелся. Оказалось, государством необходимо управлять, словно нашей рейтарской ротой. И очень много тут зависит от того, какой командир. У плохого не будет порядка, шеренги не научатся держать строй, каптенармус пропьет доверенное ему имущество, солдаты разболтаются… А у хорошего командира — о, у него наоборот. Так вот, сдается мне, вы — хороший командир. У Франции не было денег — вы наполнили казну. У Франции не было флота — вы его создали. В провинциях власть сеньоров была выше любого закона — уж я-то знаю, кое-кто из наших родственников и знакомых оттого и пострадал, что они были правы, но бедны, а сеньоры тех земель — неправы, но сильны… Вы назначили в провинции интендантов и губернаторов, которые приструнили самодуров… И, наконец, вы — сущий гасконец, монсеньёр! Вас ненавидит столько влиятельных и могущественных особ, против вас плетут столько козней и заговоров — а вы невозмутимо возвышаетесь, как утес, о который разбиваются волны! Это совершенно по-гасконски! Пусть даже весь мир идет войной — плечо вперед, навстречу пулям!

— Иными словами, я — образец добродетели? — с тонкой усмешкой закончил за него Ришелье.

— Ну что вы, монсеньёр! — с тем же простодушием воскликнул д'Артаньян. — Есть кое-что, чего я не могу понять и принять, хоть в Бастилию сажайте… Ну как это можно, простите на дерзком слове, запрещать дуэли? Дворянин и дуэль — это… это… это нечто изначальное, как небо над головой! Черт побери, если так пойдет и дальше, то… Мне поневоле приходят в голову вовсе уж идиотские, ни с чем не сообразные вещи… Если так и дальше пойдет, чего доброго, дворяне когда-нибудь будут ходить без шпаг, а если их обидят, они побегут к судейским с жалобой… Видите, какая чушь лезет в голову! Нет, с дуэлями вы определенно дали маху…

Он спохватился и умолк, страшась собственной дерзости. Однако кардинал задумчиво смотрел на него без видимых признаков гнева.

— Любезный д'Артаньян, — сказал он мягко. — Известно ли вам, например, сколько дворян погибло от дуэлей в царствование Генриха Четвертого?

— Ну, человек двести… Или целых триста…

— Четыре тысячи.

— Черт побери меня… о, простите, монсеньёр! А тут нет никакой ошибки?

— Нет. Разве что число преуменьшено. Оно впечатляет?

— Да, конечно, ясное дело… — протянул д'Артаньян растерянно. — И все же дуэль есть дуэль, испокон веку так заведено…

Он чуть-чуть не ляпнул: «Но вы-то, монсеньёр, вы-то ничего не имеете против, когда ваши мушкетеры задают трепку королевским!» — но вовремя опомнился. У всякой непринужденной беседы есть свои границы, в особенности если ваш собеседник — лицо, обладающее большей властью, чем сам король…

— Итак… — задумчиво сказал Ришелье. — Вы сделали выбор меж мною и теми господами…

— Так уж получилось, монсеньёр. Случайно… а может, и не случайно. Вы знаете, меня по-доброму принимали в доме капитана де Кавуа — а граф Рошфор выручил из нешуточной передряги, когда неисчислимые толпы неотесанного мужичья набросились на меня с лопатами и вилами… Я вдруг понял: все те, кого я уважаю, кому обязан, находятся по одну сторону, а эти господа — по другую… Вот так я и оказался на кардинальской службе…

— Прекрасно, что вы сами это признали, не дожидаясь моего предложения, — сказал кардинал. — Правда, у вас еще есть возможность отказаться. Прежде всего потому, что люди на моей службе далеко не всегда сходятся в честном бою с противником. Увы, моя служба — это еще и лицедейство, коварство, игра, притворство, чужая личина… Насколько было бы просто, наступай наши враги открыто, со шпагами наголо… К сожалению, чаще всего обстоит как раз наоборот. Подумайте хорошенько, если вы ищете моей службы. Кое-что может показаться вам несовместимым с дворянской честью…

— А мне наплевать, — упрямо сказал д'Артаньян. — Мы, гасконцы, не любим шараханий в симпатиях и антипатиях… да и потом, вы, монсеньёр, надо полагать, не заставите своих слуг губить хорошего человека… А там, бог даст, выдастся и случай позвенеть шпагой.

— Он может настать быстрее, чем вы думаете, — сказал Ришелье. — Видите карту?

— Это, по-моему, Ла-Рошель…