Здесь, в бане, он видел не продажный блеск натурщиц, которых не один художник мял, прежде чем взяться за кисть, а – целомудренные, лишённые стыда и пляжного такта особи с натуральной, а не вмазанной пропорциями масла силой в мышцах. Здесь парились, обморочно выходили из дверей с багровыми телами, опрокидывали на себя каскады ледяной воды – предвестницы матриархата!
Насмотревшись, Вася спрыгивал с подоконника и шёл к кирпичной трубе в пять охватов, возле которой лежали горы каменного угля, топливо для бани. Там, в развалах антрацита, уносящего в чёрную древность, Вася блаженно задирал голову к макушке трубы, плывущей в облаках, и предавался сладким грёзам.
Там и прерывал его мечтания Копчёный.
С группой дружинников приводил в красный уголок, с горшком фикуса и бархатным знаменем вдоль стены. Долго смотрел на мукосея с омерзением, переходил от одного края длинного заседательского стола к другому. И, наконец, с любопытством оглянув дружинников, спрашивал:
– У тебя, Нечаев, что, жены нет?
– А вы что, на других женщин не заритесь? – независимо отвечал мукосей, всё ещё поглощённый своими мыслями.
– Я в банях не подглядываю.
– Мне нужна красота.
– Ты что, Леонардо да Винчи?
– Нет. Но мне кажется, что я не меньше его в женском теле понимаю?
– Ух ты!
– Я чувствую женскую кровь, – сказал Вася почти шёпотом.
– И потому на антраците занимаешься онанизмом?
– Это сакральное. Чтоб постичь большее, подняться на высоту, которую нам Бог не дал.
– А не свихнёшься с такой высоты?
Копчёный не был бы тем Копчёным, если не организовал Нечаеву встречу у психиатра.
– Вы чувствуете такую патологию, что можете на улице наброситься на женщину и изнасиловать? – спрашивала в кабинете своего учреждения тучная женщина в белом халате, внешним видом и высоким кокошником на голове больше напоминавшая буфетчицу.
– Нет, это невозможно, – отвечал мукосей.
– Докажите.
Мукосей нервничал, мелко-мелко ломал пальцами спичку:
– Путём долгих наблюдений я установил, что на земле, по крайней мере в нашем посёлке, зарождается матриархат. И берёт он свою силу за счёт красоты. Красивых женщин всё больше.
– Интересно.
– А мужики вымирают, – добавил мукосей.
– Это мы и без вас знаем.
– Знаете? Конечно, знаете! И про цирроз, и про инфаркт. И про то, что просто замерзают на улице. Сам прошлый год Чапурина на санках привёз. Ещё бы немного – и конец, а так хоть руку ампутировали. Но это не то! Вот смотрите… В мукосеи из мужиков никто нынче не идёт, остался один я, хотя шкелет шкелетом… Мужчины теряют тестостерон, а женщины крепнут. Вот в чём перемена века!
– Ну и что? Кто виноват?
– Природа! Вот пойдёмте в женскую баню, где сняты наряды и чулки. Какая там сила, красота. Это будущее!
– Да где ж там красота? – пошутила врачиха. – Все в мыле, а в волосах простокваша.
– Вот именно простокваша! Вот именно кислое молоко или битые яйца! Имеющий глаза да увидит, – с обидой посмотрел на неё Вася.
– Вы прямо Тициан! – сказала врачиха.
– Нет. У Тициана с анатомией плохо.
– Что, он вам экзамены по анатомии сдавал?
– Экзамены не сдавал. А вот бабы у него рыхлые. Угасающий род. И потому в то время реванш взяли рыцари.
– Скорее он Дарвин, – нагнувшись к столу психиатра, разгладил свои тёмные пигменты Копчёный.
– Дарвин? – спросил мукосей. – Дарвин устарел. Тут сечение женских мышц нужно исследовать. Где ни меньше, ни больше, но сплошная гармония. А развитие теории Дарвина приведёт в формации женщин-горилл.
– Вы предлагаете лаборатории, как в СС? С этой самой линейкой?
Психиатр подняла голову в сторону Копчёного, чтобы тот приблизился.
– Лазить в баню он не перестанет, – сказала она тихо. – И если б он просто считал себя Тицианом… Он опасен как потенциальный маньяк. Скоро начнёт по закоулкам вылавливать женщин, исследовать сечение мышечных волокон.
Копчёный понятливо кивнул.
– Бережёного Бог бережёт, – сказала она, – полечим. Впрочем, эффект будет непродолжительным. У него сильно развито либидо.
– Значит?..
– Значит, – сухо ответила врач и, склонясь над бумагами, стала заполнять историю болезни Нечаева.
Энже
Они были знакомы заочно, по брачному объявлению.
Невысокий кавказец, в узорчатой шапочке теремком, – чтобы прибавить в росте, – он ждал её у киоска.
Подошла она – высокая, худенькая, в белом вязаном колпаке в виде плошки, из-под которого падали на плечи длинные светлые волосы.
– Здравствуйте, я – Энже, – склонилась робко.
Он задрал голову, посмотрел ей в лицо – и вдруг понял, что она – его раба. Прошёлся, заложив руки за спину. Он был поэт, и ему нравилось её имя с мягким тюркоязычным «ж». Лёгким, как пушинка, фюить – Энже…
Он ожёг её орлиным взглядом:
– Хотите, значит, осчастливить мужчину? – Он отчётливо, но с акцентом выговаривал русские слова. – Вы хотите?!
Энже грустно улыбнулась:
– Вообще-то да… – и ниже опускала голову.
– Вот ключи. – Он вложил в её тёплую ладонь связку, назвал адрес. – Езжайте, а я буду через полчаса.
Она приняла ключи, посмотрела на него… и поехала.