Он лишь в своё тело меня вжимает и молчит. Ни слова не говорит. А мне сейчас так необходимы его слова. Хотя бы кусочек сладкой лжи, что всё наладится, обойдётся, что он вернётся ко мне. Но он молчит…
- Матвей… Я хочу малыша родить нашего, чтобы ты рядом был. Хочу видеть, как ты на руки его возьмёшь, - а слёзы градом по щекам, топя меня в солёной безысходности. - Не молчи, прошу… Скажи мне что-нибудь. Скажи.
- Не плачь, маленькая. Я всегда рядом, - отстраняет меня от себя, а мне воздуха не хватает, как будто перекрыли доступ кислорода в лёгкие, там сжимается всё и горит от рыданий, что раздирают изнутри. - Тебе нужно лишь немножко потерпеть. Я не знаю сколько, Стеш. Не могу пообещать, что завтра мы будем вместе. Но ты должна ждать. И беречь нашего ребёнка. Нельзя плакать, нельзя истерить. Нельзя убегать от Самсона и принимать помощь чужих людей. Нельзя мне перечить. Повтори! - и встряхивает, стискивая своими руками мои плечи, а мне выть хочется от его прикосновений и в то же время кричать от счастья.
Я повторяю, сбиваюсь, всхлипываю, а он заставляет меня снова и снова произносить эти слова, пока я не проговариваю их с холодной сталью в голосе, понимая, что он прав и по-щучьему велению ничего не будет. Я должна быть сильной. Ради него, ради малыша. Ради нас.
- Обещай, что будешь послушной и больше не станешь делать глупости, - требует, а я киваю, не в силах больше говорить.
- Обещай!
- Обещаю…
- Хорошая девочка, - гладит меня по щеке, целует нежно, но требовательно, как умеет только Север.
- У тебя лицо… Что это? - касаюсь пальцами свежих ссадин, а он лишь улыбается.
- Упал, - а в глазах искорки мальчишеские, игривые и сумасшедшие.
Как же, упал он… Пар, наверное, спускал на ком-нибудь. Или же…
Матвей отрывает меня от пола и на деревянный стол усаживает, а я теряюсь в его взгляде - голодном, бешеном. В руках его сильных, со сбитыми костяшками, таю.
- Хочу тебя, кошка. Так хочу, что яйца сводит. В глазах темнеет! - и джинсы на мне раздирает.
Не расстёгивает, а именно разрывает. Слышу стук пуговицы об пол и его поспешные движения. Как ширинку расстёгивает и пристраивается между моих ног. Проводит пальцами по моему влажному лону и рвано выдыхает.
- Вот теперь верю, что скучала! - и одним быстрым, яростным движением в меня входит.
Глубоко и сладко, аж искры из глаз и удовольствие так ощутимо, что каждую клеточку судорогой сводит. А он в глаза смотрит и вколачивается в меня со шлепками. Стол ходуном ходит, стул, кажется упал, но нам плевать. Лишь глаза в глаза, тело к телу.
Стараюсь прижаться к нему теснее, как можно больший участок его обнаженного тела почувствовать. Чтобы потом не мыться сутки и запах его на себе ощущать, упиваться им и снова выть от дикого счастья и ждать следующей встречи.
*****
Смотрю в глаза её кошачьи - они слёз полны. А я не могу её прогнать. Должен, да нихуя не могу. Это же как сердце себе выдрать и выбросить.
Застёгиваю ширинку, стараясь не смотреть на неё. Не могу. Если взгляну не отпущу. А отпустить придётся. Из рук моих вырвут её, кошку мою, и уведут. Я глотки рвать буду, решетки грызть, но ничего сделать не смогу с этим. Я на зоне, где места нет чувствам и душевным мукам. Тут только злоба, ярость, кровь. Дашь слабину и всё… Укокошат к хренам собачьим.
- Одевайся, Стеш.
Она всё так же на столе сидит с разведенными в стороны ножками, а на столе сперма моя - из неё вытекает. И я клянусь, что ничего более возбуждающего никогда не видел. Смотрит на меня глазищами зелёными, обволакивает их глубиной.
- Давай, маленькая. Мы не в гостинице. Ну же, Стеш! - повышаю на неё голос и она нехотя сползает со стола.
Склонив голову одевается, а я вижу - плачет. У самого внутри всё кипит от желания прижать к себе, да некогда уже. Ворон и так, думаю, нехило всех подмаслил, чтобы свидание дали. А я должен ещё с ним поговорить. Не зря же он припёрся. Понятное дело, конечно, что Стеша его нашла и попросила. Только Костян сам-то припёрся не просто так.
- Я не хочу уходить… Костя сказал, что я могу остаться на пару часов…
- Мне плевать, что Костя сказал! Тебя не должны здесь видеть! Синий тебя пасёт всё время, не понимаешь, дура?! - ловлю в её взгляде боль обжигающую и тошно так… знала бы ты, маленькая, как мне тошно от своих слов. - Костя может вертухаев и купил, а твой хвост куда дели?
- Он сказал… Запутал следы, - всхлипывает протяжно, тяжело. - Матвей…
- Рано или поздно поймут где ты! А я не хочу, чтобы ублюдок снова тебя похитил! Ты сейчас не только о своих желаниях думать должна! - рывком к себе её притягиваю и ладонями к животу ещё плоскому прикасаюсь. - О нём должна думать. Ты его хранить должна, пока меня нет, поняла?
Кивает, смахивает слёзы и, прижавшись к моим губам свои, шепчет:
- Мы будем тебя ждать. Слышишь? Мы дождёмся, - суёт мне в руку бумажки какие-то.
Уже потом, в камере, я достану их из-за пазухи и пойму, что это… Буду биться башкой о стену, сжимая в руке чёрно-белые картинки с узи.
*****