Провинциальная история

Как только они увиделись, обоим вспомнился их короткий роман после ее первого развода, мучительная ночь у нее дома… В конце концов она устала и сдалась, испытывая отвращение к самой себе. И надо же было такому случиться — ему, не иначе, передалось ее состояние, и в последний момент он позорно отступил. С той поры при виде его она испытывала смешанное чувство уважения и растерянности, а он — неловкость, обычно ему несвойственную.

— Бы все с ума посходили, — тихо сказал Караджов.

Батошева продолжала глядеть ему в лицо. Не побрился он как следует, а может, и впрямь состарился? И снова нахлынули подробности той давней ночи.

— Это ты, Христо, сошел с ума, — с чувством сказала она и встала. — На меня ты не рассчитывай. И вообще…

Караджов проводил ее взглядом. В ее походке была она вся — независимая, открытая и, может быть, добрая. У него вдруг заныла душа: вот женщина, подумал он, сердцем которой я хотел бы владеть безраздельно.

Батошева ушла, и тут же неслышно вошел Тонев.

— Крыстев с Миятевым сидят в парткоме, заперлись, — сообщил он.

В глазах Караджова мелькнула злоба.

— Ну и что?

— Да ничего, — ответил Тонев. — Страсти-мордасти из-за каких-то пустяковых процентов!

Караджов покачал головой.

— Дело не в процентах. Тонев. Они народ норовят привлечь к себе, общественное мнение создают, разве ты не видишь?

— Вижу.

— А групповщины ты в этом не усматриваешь?

— Есть что-то.

— Слушай, давай будем умнее: не станем отменять решение, пускай сами отменят его — после того как дадут объяснение где следует. Иди занимайся своим делом, будто ничего не произошло. Понял?

Тонев вышел, и Караджов осторожно повернул ключ в замке. Значит, готовятся. Завтра их победа обернется для меня поражением перед заводским коллективом: смотрите, мол, кто вам хочет добра, а кто — зла… И Крыстева сманил — этот рак может ему пригодиться, того и гляди обнаружит какой-нибудь тайный ход или предложит зачитать письменное указание центра, которого в действительности не существует. И тогда — твоим булыжником да по твоей же голове. До чего можно дойти, вздохнул он. Защищая святыню от еретиков, и сам рискуешь впасть в ересь.

Он начал звонить и до тех пор не оставил телефон, пока не связался с генеральным директором. Начальство заседало, но все же уделило ему две-три минуты и вопреки ожиданиям уклонилось от посылки письма.

— Разве ты не сам вызвался? — хитро поддел его генеральный директор. — Какие еще бумажки? Шли обоснование, а мы тут рассмотрим его — инициатива снизу, не так ли?

Караджов с трудом сдержался, сказав при этом, что без соответствующих санкций он не вправе вносить изменения в государственный план.

— Почему в государственный план? — не понял генеральный директор.

Ну и хитрец! — злился в душе Караджов. Даже в самом пустяковом деле не проведешь.

— Не так все просто, — сказал он, — сам понимаешь, мне нужна ваша авторитетная поддержка.

— Поддержка — тебе? — засмеялся генеральный. — Вот те на, перед кем же поддерживать?

— Представь себе — перед заводским парткомом, перед округом, завтра я встречаюсь с Первым.

— Ну, милый мой, — отозвался после короткой паузы генеральный, — поспешишь — людей насмешишь. А что, разве есть возражения?

Хитрец! — снова подумал Караджов и сказал, что ленивых мозгов вокруг сколько хочешь.

— Давай договоримся так, Караджов, — сказал генеральный, — идея твоя ценная, это раз. Ты обосновываешь ее по всем правилам искусства — это два. И получившийся новый вариант, согласованный с округом, присылаешь нам — три. Как говорится, без субъективизма и волюнтаризма, понял? — Караджов молчал. — Алло, ты меня слышишь? — повысил голос генеральный директор. — Я еще раз повторяю, очень ценная идея. Обкатывай ее и присылай. Думаю, за такую работу даже орден полагается. Ну, бывай!

Караджов продолжал держать трубку, словно не веря тому, что беседа окончилась. Волюнтаризм, орден… Ну и тип, не генеральный директор, а дипломат. Надо было позвонить сразу заместителю министра. Нет, все равно круг замкнулся бы на этом перестраховщике. Генеральный директор называется — не может хоть раз нажать на кнопку… А вдруг Дженев предупредил его? Но что он мог предложить руководству — свои пораженческие теории? Ведь сейчас везде только и говорят, что о производительности: повысить производительность, поднять производительность — хоть до потолка, до неба!.. Обоснования ему подавай. Неужто я сам не сообразил бы!

Караджов метался по кабинету, как в клетке, почти физически ощущая потребность вылить свою злобу. Было бы ружье — ох, и отвел бы душу, стрелял бы, стрелял, пока бы не рухнул ничком последний выжига, пока не заползали бы на брюхе безучастные наблюдатели и не подняли руки вверх всякие моралисты вроде Дженева. И тогда, отбросив ружье и облачившись в тогу, он крикнул бы: «Встать, суд идет!» И стал бы судить: каждому определил бы его место и принудил делать только то, на что он способен, вот тогда был бы толк!