Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере

Николай Александрович Старцев, вероятно, лучше многих других подходил на роль делегата архангельской общественности в Верховном управлении. Уроженец Архангельска, он после окончания университета несколько лет занимал судебные должности в губернии, а потом занялся публицистикой и общественной деятельностью. К началу революции в свои сорок с небольшим лет Старцев находился на подъеме политической и общественной карьеры и по политическому опыту не уступал большинству членов Верховного управления. Он был одним из организаторов архангельского комитета кадетской партии, несколько лет работал издателем первой местной общественной газеты «Архангельск», являлся членом IV Государственной Думы, а после октября 1917 г. стал известен своей деятельностью на посту заместителя председателя Архангельской городской думы, защищая права городского самоуправления от нападок большевиков[303]. Он активно участвовал в подготовке августовского переворота в Архангельске, так что даже военный руководитель восстания капитан Г.Е. Чаплин рекомендовал Чайковскому включить Старцева в состав кабинета как видного представителя местных кругов, превосходно разбиравшегося в обстановке[304].

Однако кандидатура Старцева встретила резкое сопротивление со стороны Чайковского. Глава кабинета не счел возможным дать пост человеку, не связанному с Учредительным собранием или Союзом возрождения, ссылкой на авторитет которых Верховное управление обосновывало свое право на власть. Хотя Старцев в виде уступки Чаплину был введен в кабинет как министр без портфеля, уже 5 августа он получил пост губернского правительственного комиссара и выбыл из состава правительства[305]. Лишенный политического влияния и переведенный на административную должность, Старцев быстро превратился в непримиримого противника Верховного управления и стал участником военного заговора, целью которого было свержение эсеровского кабинета.

В конечном итоге среди членов правительства почти случайно оказался Алексей Алексеевич Иванов, эсер, кооператор, земский деятель и председатель Архангельского губернского совета крестьянских депутатов, избранный осенью 1917 г. в Учредительное собрание от Архангельской губернии. Однако, не входя в круги Союза возрождения, он был оставлен без портфеля и, как показывают протоколы заседаний правительства, влияния на работу кабинета не имел[306].

Нежелание членов Верховного управления дать влиятельные посты представителям местной политической элиты быстро настроило против них архангельскую общественность, особенно ее либеральное крыло, возмущенное засильем в кабинете приезжих социалистических министров. В региональной прессе стали появляться язвительные упреки в адрес правительства. Так, журнал «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера» называл архангельское правительство «самочинным учреждением». Конечно, оно «состояло из членов Учредительного собрания, – отмечал журнал, – но ведь этих людей выбирали в депутаты парламента, а не в архангельские министры, и выбирало их не местное население»[307]. По мнению региональных лидеров, управляющих отделами вовсе не интересовали местные проблемы. Члены правительства были озабочены исключительно борьбой за власть в стране, в то время как, по утверждению главы Общества изучения Русского Севера В.В. Шипчинского, «перед Русским Севером стоят и его собственные, присущие только ему задачи, требующие скорейшего разрешения»[308].

Политические разногласия отчасти усиливала личная враждебность к некоторым министрам Верховного управления, царившая в кругах региональной элиты. Многие местные политики, видимо, были готовы поддержать председательство Чайковского, имевшего всероссийскую известность и репутацию демократического лидера. Некоторую популярность в Архангельске вскоре смог приобрести и яркий публицист Гуковский, уже в конце 1918 г. неожиданно прибавивший к своим политическим регалиям пост архангельского городского головы, на который он был избран голосами социалистического блока городской думы. Но большинство молодых министров Верховного управления были встречены губернской политической элитой, прежде всего либеральными кругами, настороженно и даже враждебно.