Провинциальная «контрреволюция»

Революция в армии не только положила конец многообещающей карьере генерала, но едва не стоила Миллеру жизни. Он не был принципиальным противником революционных преобразований, но и в период революции считал необходимым поддерживать строгую дисциплину и субординацию в войсках. Исполняя приказ командования фронтом, 7 апреля 1917 г. он попытался убедить присланные из тыла пополнения снять с одежды красные банты и вынести из строя красный флаг. В ответ последовал бунт прибывших маршевых рот. Миллера, без шашки и погон, в изорванном пальто и с кровоточащей от ударов головой, солдаты с пинками и бранью гоняли по улицам заштатного румынского городка. Один раз, поскользнувшись и упав в весеннюю грязь, генерал ожидал неминуемой гибели, чувствуя над собой грязные солдатские сапоги. Поднятый чьими-то руками и оказавшись в итоге запертым на гауптвахте этапного коменданта, он четверо суток сидел под арестом, осыпаемый руганью и угрозами со стороны солдат. Позже Миллер был конвоирован в Петроград, после произведенного расследования, не обнаружившего состава преступления, отчислен в запас, а в августе 1917 г. выехал за границу как представитель русской Ставки при итальянском главном командовании[365]. Осенью 1918 г. он по-прежнему находился в Европе, где его и застало приглашение Чайковского прибыть в Северную область.

Арест Миллера революционными солдатами дал дополнительную почву рассказам о том, что генерал был противником революции, реакционером и «приятелем Николки». Даже член правительства Северной области народный социалист В.И. Игнатьев видел в нем «реакционера чистой марки» и отмечал, что это «типичный, лояльнейший, способный, придворный генерал»[366]. Действительно, Миллер был некогда близок к царской семье, и прежде всего к Николаю II, с которым они были почти ровесники. Император лично знал Миллера еще с корнетского чина по совместной службе в лейб-гвардии гусарском полку[367]. Злые языки даже связывали успешное продвижение Миллера по службе с высочайшей протекцией. Однако он был слишком известен своими качествами военачальника и хорошего администратора, чтобы это целиком соответствовало действительности. Хотя генерал никогда не кичился связями со двором и, по его категорическому заверению, ни разу не использовал их в личных целях, он всегда сохранял личную преданность императору. А после того как Николай II был расстрелян большевиками летом 1918 г., генерал глубоко чтил его память[368]. В годы революции Миллер считал своим долгом защищать репутацию двора в глазах европейской общественности, всячески опровергая слухи о существовании немецкого «заговора» в высших российских кругах[369].

Хотя Миллер был связан со двором и лично лоялен императору, в центре его убеждений стоял вовсе не монархизм, а имперский патриотизм. Поэтому в годы революции, как и большинство высших российских военачальников, он стремился прежде всего защитить страну от внешнего врага и сохранить армию от развала. Он не был замешан в заговорах или выступлениях против Временного правительства и позже утверждал, что если бы «хотел заниматься контрреволюционной пропагандой», то у него «хватило бы мужества не принимать присяги»[370]. Если это верно применительно к первым месяцам 1917 г., то с созданием коалиционного кабинета во главе с А.Ф. Керенским его отношение к правительству стало более критическим. Позже генерал будет возлагать на радикализм политики Керенского и умеренных социалистов существенную долю вины за развал армии и страны[371]. Видимо, если бы не отъезд в Европу, Миллер мог оказаться на стороне Корнилова в его выступлении против правительства в конце августа 1917 г.

Несмотря на настороженное отношение к умеренным социалистам, после Октября 1917 г. главными врагами страны, в глазах Миллера, стали большевики. Генерал использовал все свои связи и влияние в европейских военных и политических кругах, чтобы убедить руководство Антанты, что большевики узурпировали власть при посредничестве Германии, что правили они, опираясь на преступников и деморализованную солдатскую толпу, что их власть была не только гибельна для России, но и угрожала Европе, и поэтому необходимо было оказать всяческую поддержку белым силам, выступившим против большевиков[372].