Провинциальная Мадонна

Мама уютно устроилась перед телевизором: ей сейчас хоть гроза, хоть землетрясение с наводнением — все равно. Пока очередные страсти из сериала «Богатые тоже плачут» не досмотрит, с места не сдвинется. Потом еще и Наташке рассказывать будет, что в очередной серии случилось, комментировать подробности… Причем с такой яростью, будто киношные Луис-Альберто и Эстер за соседним забором живут и у них по ночам огурцы с грядок воруют! Нет, это ничего, пусть смотрят, конечно, лишь бы к ней не приставали… Почему-то маме с сестрой кажется, что если она, Надя, сериал не смотрит, значит, что-то с девочкой не так. Недавно, например, мама нашла у нее под подушкой томик стихов Евгения Евтушенко, хмыкнула и посмотрела на дочь со странной жалостью — какая ж ты у меня малахольная… Ну вроде того.

Стукнула калитка, торопливые шаги на крыльце — Наташка приехала. С шумом распахнулась дверь, надсадный возглас опалил огнем тихий дом:

— Ой, мама, какой же он подле-ец…

— Тихо, не ори! Мишеньку разбудишь! — та с трудом оторвала взгляд от экрана. — Только заснул…

Выйдя из комнаты и плотно прикрыв за собой дверь, мать приступила к Наташке:

— Ну? Что там стряслось? Чего такая взмыленная?

— Он там другую нашел в городе, представляешь?!

— Да ну, быть того не может…

— А вот и может, может! Подлец, подле-ец…

— Кто тебе сказал-то, господи? Может, наговаривают?

— Да как же, если сама ее видела, собственными глазами! Сразу с автовокзала пошла к приятелю, а мамаша его и говорит — не живет, мол, здесь больше Сережа… Я ей: а где, говорю, живет, может, адресок есть? Ну, она и дала… Ее адресок оказался, стервы этой…

— Ну, так и дала бы ей по рогам, и все дела! А его бы пристыдила как следует, чтоб в другой раз неповадно было!

— Я так и хотела, мам… С ходу скандалить начала, думала, испугается да прощения просить будет, а он…

Наталья зарыдала в голос, утирая лицо концами шейного платка. Зло рыдала, обиженно. Мама подошла, обняла ее за плечи, прижала голову к полному круглому животу:

— Ну, будет, будет… Ишь, пригрели змееныша на груди…

— А он мне, знаешь, так тихо, спокойно говорит: не скандаль, мол, не надо… Развожусь я с тобой… И даже виноватости никакой в голосе нету, представляешь?! Подлец, ой подле-ец…

— Ну а денег-то хоть дал?

— Да при чем тут это, господи! Тебе только деньги да деньги! Ни о чем, кроме этого, думать не можешь!

— Ага! Значит, у тебя теперь мать виновата! Давай, вали все на меня, как же!

— Да не виновата ты… Просто горько сейчас, ой, как горько…

— Ничего, ничего… Ты давай не реви. Было бы о ком, подумаешь! Ну, сходила замуж, отметилась, и то хлеб. Зато Мишатка будет не нагулянным числиться, а в законном браке рожденным. И алименты опять же… С паршивой овцы хоть шерсти клок… Хоть на стороне, а отец у него будет…

— Ну, это уж нет! — подняла на нее злое, залитое слезами лицо Наталья. — Извините-простите! Коли так он со мной поступил, то и сына больше не увидит! Вот, вот ему Мишка! — выставила она перед собой две смачные фиги, нервно покрутив ими в воздухе. — Вот! Вот! Вот! И алименты все равно будет платить как миленький!

Видимо, весь заряд злобной обиды ушел в эти сплетенные отчаянием пальцы — тут же опять зарыдала, сникла у матери в руках.

— Ой, как стыдно… Позор-то какой, что люди скажут… Теперь каждая собака на улице на меня будет пальцем показывать — разженка-брошенка…

— Подумаешь, нашла о чем переживать! Да я везде раструблю, что ты его бросила, и все дела! Понимаю, если б стоящего мужика потеряла, а тут… И жалеть не о чем, подумаешь! Баба с возу, кобыле легче! С глаз долой, из сердца вон! Чего, так уж любила его, скажешь? Ведь нет же! По крайности возраста замуж-то выскочила, не по любви!

— Да разве в этом дело — любила, не любила… Мне другое обидно — как он вообще посмел! Ну как? Вроде я его в черном теле держала, как собаку к ноге… Сидел, пикнуть не мог… У меня и мысли не было, что он на такое осмелится!

— Ну, как говорят, в тихом омуте черти водятся…

Они долго еще разговаривали на кухне. В телевизоре давно закончились латиноамериканские страсти, дикторша из программы «Время» что-то говорила с экрана, напрягая умное серьезное лицо. Тихо посапывал в своей кроватке Мишенька.

Надя плакала. Осознание собственного горя пришло не сразу, выросло постепенно из неприятия Натальиного рассказа, недоумения, горечи, внутреннего смирения сложившимся обстоятельствам. Для Сережи счастливым, наверное, обстоятельствам. Почему-то представлялось его лицо, как рассказала сестра — совершенно спокойное. «Не надо скандалить, Наташа… Я с тобой развожусь…»

Да, все правильно сделал. Конечно же, правильно. Пусть он будет по-настоящему счастлив.

Только слезы по лицу бегут и бегут, не остановишь. Слезы ее собственного горя. Или, наоборот, счастья… Неужели она его больше никогда не увидит? И как теперь жить — с этим горем-счастьем внутри?..

* * *

— Серенький, ты дома? Чем у тебя так вкусно пахнет?