Провинциальный человек

— Первую минуту просил? Я расскажу, ничего. Но только уж ты слышал, как кулечки с конфетами собирала, готовила, как Олюшка во мне мамку признала. Это все ничего. Вот вторая минута! Та еще тяжелей. Как жить начинать с дитями? За ними же глаза надо, глазоньки. Что случись — вся жизнь пополам. Все было — и ничего.

— И как вы?

— Мама выручила: «Не горюй, Нина. Останусь с дитями. Им тоже нужна бабушка. А работу ты не бросай. Колхоз-то без тебя рухнет». Она и помогла. А я ведь еще занималась в профилактории. Набирала по пятьдесят телят и выпаивала... Они у меня бегают хорошие, крепкие, как ребятишечки. А чего? Любила это дело и теперь не бросаю. Зимой, значит, телятница, а летом — комбайнерка...

Смотрю на нее, и опять катится, разжигает меня клубок с вопросами.

— Большие нагрузки... Не уставали?

Она смеется. Посмотрит на меня — еще громче смеется, и сам чувствую — не то спросил, нет, не то.

— Всем бы эту усталость. От радости-то кто устает?..

— Какой радости?

— А вот посмотри. Во-первых, работа, во-вторых, дети. Другого слова нет — только «мама да мама». И помогают все — и дочери, и сам Ананий Николаевич.

— Как помогают?

— В помещенье прибрать, почистить — это их дело. И напоить и надавать — тоже их. Все разложено поровну... Лето придет — на комбайн.

Я заметил, что она называет мужа по имени-отчеству. Что это такое — уважение или привычка? Пожалуй, то и другое.

— Ананий Николаевич — сильный механик. Он и комбайн мой подготовит, подтянет. На тракторе работала — трактор проверит. Я только смотрю да поглядываю...

— Отдохнуть тоже надо. В молодости устали...

— Неправда, неправда, — она смотрит на меня пристально, по-матерински, и я побаиваюсь этого взгляда. У нее все права так смотреть. Она может и спрашивать, требовать — заслужила.

— В молодости нужны трудности. Вон БАМ — Сибирь, тайга да морозы. А едут девчата. Поют песни да едут. Чем труднее, тем веселее.

— Вы в молодости были веселая? — пробую пошутить, отвлечь ее, и она понимает меня, смеется.

— Я и теперь веселая. А тогда уж больше того. — И неожиданно замыкается. Темнеет лицо. Наверное, что-то вспомнила. Так и есть.

— А мне что привиделось! Надо, может, не надо?

— Рассказывайте!

— Я про войну. В сорок первом мы домик купили да печь переложили. Правда, корову продали в этот счет. Зато своя печка!.. Натопим ее, нажгем, я заберусь на кирпичики — так весело, хорошо. Мама рядом приляжет — и все у нас разговоры да разговоры. Обо всем пересудим, решим. И войну с ней закончим, всех до единого фашистов разобьем да где-нибудь в море их утопим... Уж больно хорошо грела печка, нагревались кирпичики. Да некогда было разлеживаться — работа.

— Не отдыхали в войну?

— Как вы сказали?.. — она улыбается, но улыбка грустная, точно жалеет меня. И снова чувствую, что спросил не то, какой-то детский вышел вопрос, да уже не вернешь.

— Не отдыхали, конечно, — опять улыбается, покачивает головой.

— Была у меня сменщицей Надя Белоусова, хорошая девчонка. С ней и хозяйничали по полям. А трактор один — не растянешь его. И нас только двое — когда отдыхать? Вначале баньки в бригаде не было, домой ходили, потом баню сделали. Так что работали — не уставали... Это сейчас техникой захлебнулись и не жалеем. В гости надо — трактор взяли, поехали, по грузди в делянку надо — чего, поехали. Уж в магазин стали ездить за водочкой. Стыда мало... — она дышит часто, волнуется, бледнеет лицо. Но я все равно решаюсь на последний вопрос. Спрошу, а потом — на улицу, прямо в аллеи, в музыку. Походим, отдохнем.

— Почему молодежь уезжает?

— Из колхоза? Сами виноваты. И терпенье нужно. В один день тракториста не сделать. А животноводство возьми. У нас на ферме до трехсот зарабатывают и все же обегают ее, эту ферму...

— Кто виноват?

— Сами. Надо с пеленок настраивать. Спичка от спички вспыхивает, дите — от матери. Крестьянство должно быть потомственно. Вот смотрите — семьи учительски есть? Есть! У врачей — есть! А колхозников — чтобы в три поколенья?.. Аха-а, замолчали. Найдем, конечно, если поищем. Но вы уж о них — в газетах, по радио, потому что мало, совсем ничего. Родители работают, а детушки полетели...

— Куда?

— В дальний край с рюкзаком. Останови — огрубят...

— Какой выход?

— В нас выход, в самих. Надо лучше наставничать и чтобы — личный пример...

Я блокнот достаю, записываю. Вижу — не нравится, опустила голову, замолчала. А за окном — чудесная ночь и все еще музыка, голоса. И ко мне подступает чувство вины: сижу с ней как хороший следователь, а ей, поди, надоело. Да и такая ночь!

— Не записывайте. Про обиду — зачем...

— Обиду?

— Да-а. Не умеем мы еще наставлять. Когда дети работают с родителями — и весело, и выгодно, и согласье в семье. Вот мы...

— Ну вы уж сработались!

— Обязательно! Возьмем зимние месяцы. Набираем телят. Дают нам самых родименьких, двадцать дней поим, кормим, потом — в старшую группу. По 50—60 питомцев бывает. Куда бы одной? А мне Ананий Николаевич помогает и Клава с Олюшкой. Клава — студентка. Ждем после института домой. Закончит — и в свой колхоз.

— Кто главный у вас с телятами?