Проводник в бездну

— Да чтоб меня гром разразил, чтоб меня… Я же, Антон, сам знаешь, не сопляк какой-нибудь, законы советские знаю… — И прикусил язык.

Швыдак тряхнул шинель, которую принёс партизан из сеней, и из её карманов посыпались патроны, выпал наган.

— А это что?.. Так ты хорошо знаешь законы… Не попался на току… А оружие тоже бросали красноармейцы?

— Были такие — бросали! — не моргнув, солгал Приймак.

Он уже приободрился — за какие-то брюки не очень накажут товаришочки. А оружие… Так сколько патронов, карабинов и теперь валяется на месте боёв… Если не найдут знамени — пронесёт.

Седой командир сделал знак Швыдаку и Яремченко, и те обратно позапихали солдатское бельё в мешки.

— Последний раз спрашиваю: где знамя? — вплотную подошёл седой командир к Налыгачу.

— Вот тебе раз, опять за рыбу гроши! — вырвалось у Поликарпа. — Вы опять за своё.

— Смотрите, найдём — плохо будет, пал староста! — предупредил командир. — Тогда уже ничто не поможет. Советские законы гуманны. Но не к врагам!

— Да какой из меня враг! Всю жизнь в навозе копаюсь. Сначала на тестя проклятого, а теперь…

Но споткнулся на слове «теперь».

— Вот вам святой крест. — Поликарп набожно поднёс дрожащую руку ко лбу, размашисто перекрестился. — Можете искать.

Мыколай стоял нахохлившись, подпирая спиною печь и засунув руки в карманы брюк. Швыдак заметил движение рук в широких карманах, неожиданно приказал:

— Руки вверх!

И не успел верзила опомниться, как Швыдак сноровисто достал парабеллум из его кармана.

— Со смертью играешь, шкура! — процедил Швыдак.

— В лесу подобрал. — Мыколай стоял бледный.

— А ну, собирайся!

— Антон, за что вы его… — Федора метнулась к Яремченко, нечаянно зацепила толстой ногой корыто, опрокинула его.

Поликарп боком-боком придвинулся к корыту, хотел прикрыть собой тряпки. Но перепуганная Федора или нарочно, или случайно плюхнулась на него всем телом.

Швыдак брезгливо поморщился, а седой командир сурово сказал:

— Знаем — гниды вы, враги! И ты! — кивнул на побледневшего Поликарпа. — И ты! — на Мыколая.

Мыколай вобрал голову в плечи. И сразу стал похожим на свою обрюзгшую матушку. Скривились, задрожали губы. Заикаясь, промямлил:

— Я не в-винов-ват… Ну, нашёл пистолет. Их сейчас у каждого хлопца…

— Так, так, так, — протарабанил Поликарп.

— Ну, смотрите! На этот раз вам сошло, — сделав ударение на слово «смотрите», седой командир взялся за щеколду. — Не сносить вам головы, если сделаете подлость нашим людям!

— Понял, всё понял, — Налыгач, беспрерывно кланялся. — Всё понял, товарищ комбриг.

Когда ушли партизаны, долго ещё висела в хате тишина, мёртвая и холодная. Боялась пошевелиться Федора на корыте, прилип к дверям ошалевший от страха Поликарп, набычился возле печи взлохмаченный Мыколай.

— Да-а, — процедил он. — Переплыли море, а на берегу чуть не утонули. Если бы они нашли знамя, то…

Поликарп потёр пятернёй лоб, спросил:

— А где Мыкифор? Он домой пошёл или…

— Мыкифор, где ты? — растерянно позвала Федора. — Отзовись, те уже ушли.

Из-под печи показалась голова, вся в перьях и соломе.

— Ги-ги-ги, — глуповато засмеялся Мыкифор. — Меня не нашли.

— Вынянчил детину в добрую годину! — плюнул Налыгач.

Мыколай подошёл к столу, налил из графина полный стакан самогона. Пил долго, жадно. Потом вытер рукавом губы, глухо выдохнул.

— Значит, тату, началось?

— Ч-что нач-чалось? — заикаясь, вызверился старый.

— Весёлая жизнь.

— Уже в штаны напустил? Сам же говорил: куст полицейский будут увеличивать немцы… Ну всё! Спать! А завтра что-нибудь придумаем. — Помолчав, тихо произнёс: — Пусть что не думают лесовики, а в Таранивке наша власть! Наша! — повторил Налыгач и потянулся к графину с самогоном.

ПЕРЕСТРЕЛКА НА ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ

Гриша вышел во двор, и на него пахнуло терпкой свежестью. На востоке несмело занималась заря, бледно отражаясь в стекле замёрзших луж. Надвигалась зима. Надо было подумать о дровах. Хозяин ведь…

Неожиданно на улице раздался крик. Гриша выглянул в калитку. Со связанными за спиной руками брёл, пошатываясь, окровавленный человек. Толкая его прикладом в спину, шёл, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, черношинельник Кирилл Лантух.

Гриша узнал окровавленного человека сразу. Это же тот партизан, чистивший казанок под сосною, возле дороги. Чёрная борода, разлохмаченные брови, немного согнутая фигура. Он, конечно, он!

— Тпр-ру! — Лантух схватил своего пленника за ворот кожуха и дёрнул так, что слабенький ворот разлезся.

Мужчина лишь заскрипел зубами и выплюнул сгусток крови.

А Кирилл, пьяно хохоча, кричал в Приймаков двор:

— Пан староста, выходите, диво покажу!

Быстро отворились двери, и, на ходу застёгиваясь, заторопился к калитке с прищуренным глазом Поликарп.

— Так, так, так, — затарабанил старый, протирая кулаком сонные глаза. — Где же это ты такую раннюю птаху, того… Эт, дылда какой… Такому развяжи руки, быку рога свернёт…