Проводники судьбы (СИ)

— Чтобы узнать, могу ли я доверять тебе, — словно невзначай произнес Александр. — У меня и в мыслях не было, что ты найдешь тайник и тем более возможность его открыть.

— Как видишь, я довольно сообразительна. Впрочем, если бы не те двое взломщиков, у меня ничего бы не вышло.

Александр ошарашено посмотрел на нее. Мира успокоительно махнула рукой:

— Продолжай, я тебе потом расскажу.

Александр нахмурил брови, но повиновался:

— Не то, чтобы меня терзала извечная жажда знаний… Тут все дело в обстановке. Общаться с молодыми людьми мне гораздо легче, чем с теми, чья жизнь клонится к закату. Еще лучше — с детьми. От них исходит такое тепло! Даже когда малыши плачут, это не угнетает меня, а когда смеются — душа просто поет. Поверишь или нет, одно время я работал воспитателем в детском саду. Платили, конечно, мало — приходилось подрабатывать, но это были самые счастливые годы, — улыбка тронула уголки его губ и подкралась к глазам.

— Вся моя жизнь состоит из отрезков, — продолжал Александр, — десять ли лет, больше ли, меньше ли — каждый раз я начинал все заново. Новая фамилия, новые документы, новое место жительства, новая работа. Как бы хорошо не было в прошлый раз, я говорил: «Гори все огнем!» — и начинал заново.

— Почему? — изумилась Мира. — Что хорошего в том, чтобы метаться от одного к другому?

— А к чему стремиться? В чем цель жизни?

Мира молчала.

— А у меня ее нет. Что можно сделать за вечность? Заработать все деньги мира? Стать самым известным человеком на планете? Для меня жизнь не средство, а цель. Все время испытывать что‑то новое, смотреть вокруг и наслаждаться каждым моментом — вот чего я хочу!

— И это все, к чему ты пришел за свою сотню лет жизни? — в голосе Миры звучало явное осуждение. — Как насчет того, чтобы помочь другим, тем, кто в этом нуждается? Как тебе такая цель?

— То, кем я являюсь, накладывает ограничения. Страдания других меня убивают, и стоит мне протянуть кому‑либо руку помощи, сам пойду вместе с ними на дно. Я могу придти на выручку тем, кто, несмотря ни на что, надеется, не упал духом и заслуживает поддержки. Остальные же — пусть выкарабкиваются сами. Я не делал такого выбора, за меня было решено, но с годами я осознал, что и в этом есть своя мудрость.

— Я… понимаю твои чувства. В смысле, не понимаю, конечно, но могу предположить, что это такое. Но ты напрасно раскрасил мир в черное и белое. Готова поспорить, капля чужого страдания тебя не убьет. Это как уступить место в транспорте: лишиться толики собственного комфорта, чтобы помочь тому, кому это нужнее.

— Ты права… ты не понимаешь.

— Но очень хочу понять. Попробуй объяснить.

— У каждого свои особенности: что‑то такое, что выделяет его, но накладывает ограничения. Ограничения серьезные или совсем незначительные. Тот, у кого нет ног, никогда не сможет ходить, человек с аллергией никогда не насладится ароматом весенних цветов, а красивой девушке, — он ласково поднял ее голову за подбородок, — никогда не избавиться от назойливых поклонников. Так и я. Существуют места, появляться в которых — для меня непозволительная роскошь. Те места, где царят боль и страдание. В больницах мне настолько не по себе, что меня нередко принимают за тяжелобольного. В тюрьме я, должно быть, не протянул бы и дня, на кладбище же… я вспоминаю о сестре каждый день, но бываю у ее могилы не чаще, чем раз в несколько лет. Просто потому, что не хочу умирать. Избегаю мест, где контакт с нежелательными людьми практически неизбежен: почти никогда не езжу в общественном транспорте, не пользуюсь лифтом.

— А как передаются эмоции: только вживую или через аудио, видео, еще как…

— Запись на видео или аудио сохраняет чувства, но эффект значительно слабее. То же можно сказать и про разговор по телефону. Так что телевизор я смотрю безбоязненно: это меня не погубит. Фильмы на меня вообще не производят эффекта: все эмоции — сплошная фальшь.

— Скажи мне, ты чувствуешь боль… как обычные люди? Каково это — ощущать на теле рану, погубившую бы любого другого.

— Я чувствую боль, так же, как и другие. То есть так же, как чувствовал ее, когда был, как все. Со мной за долгие годы случалось много всякого разного. Я привык терпеть. К тому же, боль воспринимается на уровне сознания немного иначе, если не несет угрозы для жизни, но остается болью, в конце концов. Ты думаешь, быть неуязвимым значит не умирать? — продолжал он. — Ошибаешься. Это значит уходить и возвращаться.

— Как клиническая смерть? — выдвинула предположение Мира и уже в следующее мгновение поняла, какую глупость сказала.

Александр засмеялся:

— Откуда мне знать, что такое клиническая смерть?! Смерть — это ничто, вернее, полное отсутствие чего‑либо. Это не больно и не страшно. Нет ни длинного туннеля, ни света, ни тьмы. Ни чувства полета, ни падения. Вообще никаких чувств, никаких мыслей — абсолютная пустота. Нет даже ощущения времени. А потом возвращаешься.

— Часто с тобой такое бывало?

— Нет, не очень. Это происходит только тогда, когда рана однозначно смертельна.

— А тогда, когда на нас напали?..