Проводы

Она решила сделать мужу сюрприз — налепила, с помощью мамы и сестры, конечно, любимых им мантов, но и манты не елись особо, стыли на решетках.

И разговор не вязался. Выручил одноклассник Виктор — стал вспоминать детство, школьные годы, как ходили рыбачить на протоку, но из-за стоячей воды много рыбы было с червями и тогда отправились на Енисей, а это километров пять от города. Родители, конечно, всполошились, стали искать. Когда вернулись — получили.

— Но ведь какая рыбалка была! — причмокнул Виктор. — И ельцов натаскали, и окуней…

Муж перебил:

— У меня ленок сорвался!

— Во-во, помню!..

Дети поели быстро, но к себе играть не ушли. Дочка сидела на коленях у мужа, сын на диванчике у стены. Она замечала, как он внимательно слушает разговоры, ловит каждый жест, каждый взгляд отца…

Первым попрощался один из ребят с работы, Никита, — «жена весь день одна с соплёнком, психует», потом сестра с мужем. Следом засобирались мама и отец. Договорились встретиться завтра у магазина «Визит». Задержались Виктор и немолодой уже, лет под пятьдесят, жестянщик Алексей Николаевич. Муж его уважал, часто упоминал, если заговаривал о работе: «Николаич так крыло отутюжил — никогда не скажешь, что битое… Золотые руки, хоть и интеллигент, универ закончил».

Пересели на край стола, подальше от раковины и шкафов, и она стала постепенно убирать тарелки, кушанья, взглядом спрашивая мужа: «Это надо? А это будете?» Он или кивал, или коротко мотал головой. В конце концов остались соленья, куски рыбы, колбасные кружочки, хлеб — в общем, закуска. И бутылка стояла, постепенно пустея.

Ее потянуло сказать, что, мол, закругляйтесь, как, бывало, говорила, когда проводы мужа на вахту затягивались. Но сейчас не стала. Другие, другие это проводы. Пусть посидят.

Дочка смотрела «Машу и медведя» в детской, сын дремал на диване под тихий разговор взрослых.

— Возвращайся, и поедем в верховья за харюсом, — сказал Виктор, обсасывая рыбий хребет; оглянулся на нее: — Отпустишь?

— Отпущу, если рыбы привезете. — Она попыталась ответить в шутливом ключе.

— Флягу гарантирую. На пятнадцать литров. Зимний харюс, жирный… Нормально?

— Норма-ально.

— В верховья бы не помешало, — вздохнул Алексей Николаевич. —  И лучше бы завтра утром. Вот с этим самым рюкзаком.

Муж хмыкнул:

— В смысле?

— В прямом — не надо тебе завтра являться.

— Да надо. Документы подписал.

— А ты плюнь. Сядь до Шушенского — туда, кажется, без паспорта билеты продают, из Шушенского до Ермаковского, а там в Усинское. Или лучше на такси, надежней…

— И что? — спросил муж, на мгновение опередив ее с ее вопросом, этим же самым, из двух коротких слов: «И что?»

— У меня в Усинском друг, настоящий. Бывший геолог, потом плюнул на все и решил тайгой жить, хозяйством. Ни от кого не зависеть, не работать ни на кого. Развернулся — пасеки, заимку срубил… — Алексей Николаевич, словно его кто схватил, дернулся, глянул на Виктора, потом на хозяев, на их дремлющего сына. — Но это между нами. Заимка тайная, без спросу поставил, под скалой, так что с неба не видно… Без передачи, лады?

— Лады-то лады, только к чему ты об этом? — Муж взял бутылку, поплескал в стопки.

— Да ладно, все ты понимаешь.

— Ну и понимаю, а что с того? Уеду, забьюсь в щель, а что дальше? Они как?

Виктор приподнял стопку, и муж с жестянщиком скорее подхватили свои. Чокнулись молча. Выпили.

Некоторое время муж ждал, видимо, что Алексей Николаевич ответит, но тот молчал, тяжело сопя после водки. И тогда муж сказал:

— Глупость ты предложил, Николаич.

— Почему же глупость? — отозвался Виктор, и сразу стало понятно, что они подготовили разговор. — Уходили люди и раньше, и теперь уходят. Помнишь песню, там еще: «Сколько нас таких уходило в лес»? Не придумано это ведь…

— Пересидеть надо, переждать, — кивал Николаич. — Скоро кончится.

— Кончится… — Муж потер глаза. — Уголовный кодекс отменят? Да и так я по-любому буду дезертир, предатель родины.

— Что такое родина? Родина, считаю, где ты, русский человек, живешь, где на своем языке говоришь… К нам сюда староверы из Боливии приезжали. Хотели переселяться. Походили, посмотрели. Нет, говорят, у нас в Боливии России больше, чем тут. И уехали. И вообще, — Николаич разошелся, — русский человек сам родину создавал. Нет у русского как таковой изначальной родины, он из какой-то крохотной точки шагнул и пошел. До Сибири добрался, потом до Аляски, до Сан-Франциско дошел. На юг — до Филиппин, до Австралии. Алтай заселил, Хакасию, Туву, Бурятию. В Монголии, в Китае сколько русских деревень основал, в Канаде, в Южной Америке… И не от хорошей жизни вот так шел и шел — лупили его, шкуру сдирали в Москве, в Новгороде, в Рязани, и он уходил. Без всего, с мешком семян на спине. Это потом государство придумало, что сначала казаки шли, купцы. Нет, простые люди. Духоборы, староверы, толстовцы, некрасовцы разные, да и просто, кто жить хотел, землю пахать, детей рожать. Ты вот сделал двоих, а сейчас тебя возьмут и выдернут. И бог знает в каком виде вернут, если вернут.

Виктор добавил: