Провокатор

По соседству повернулся и открыл глаза коротышка с кулачищами, тяжело вздохнул, повозился и сел, сплюнув на землю кровь. Некоторое время он сосредоточенно шевелил языком во рту, а потом полез туда пальцами и вынул зуб, сопроводив это крепким словом. Обтерев руки о пальтишко, он заметил меня:

— Итить, инженер? А тебя-то за что?

— Баб защитить хотел.

— А ну там молчать! — прикрикнул городовой и мы перешли на шепот.

— Правильные вы там у Бари. Федоров Иван, слесарь. — и он протянул мне мозолистую лапищу.

— Молчать! — снова рявкнуло сверху, — Сейчас высажу, пешком пойдете!

Голова еще кружилась, Иван тоже был не ахти, так что мы предпочли замолкнуть, судя по всему у нас будет время наговориться в камерах Рогожской части, куда нас вскоре и привезли.

Работяг загнали во двор и поставили под конвоем перед арестанским домом. Кружился снег, время шло, слышно было как в здании часы два раза отбили четверть — значит, прежде чем перед нами явилось начальство, мы мерзли во дворе не меньше получаса. Я с удивлением узнал пристава, с которого и началась моя здешняя эпопея, Кожин прошел вдоль строя, мазнул по мне взглядом и двинулся дальше, но запнулся, вернулся обратно и вгляделся в меня.

— Господин Скаммо! — надо сказать, что изумление в его голосе было неподдельным, — как это вас угораздило?

— Жандармы избивали женщин, я пытался прекратить.

— Ну, знаете ли, вступаться за смутьянов…

— Женщин. Бить. Нельзя. — как можно тверже отчеканил я.

— Хм… Ждите. — и он двинулся в сторону группки полицейских чинов и штатских у дверей части.

Иван выслушал наш разговор и простецки дернув меня за рукав, поинтересовался:

— Это кто?

— Пристав, знакомый.

— А что за фамилие — Скаммо? Чухонец?

— Нет, американец.

— Америка-анец, — удивленно протянул Иван, — а как же ты по нашему так ловко болтаешь?

— Предки русские, — я был немногословен, потому как замерз да и рубец от удара саднил немилосердно.

Кожин закончил свои разговоры, что-то приказал и махнул в мою сторону рукой городовому, который немедля выцепил меня из строя и повел в здание.

— Ну бывай, американец, бог даст — свидимся!

— Бывай, Ваня.

В кабинете Николай Петрович, которого буквально месяц назад временно перевели в Рогожскую часть, выслушал мою версию событий и поинтересовался, сумел ли я тогда попасть к Зубатову.

— Так вы сами справьтесь у Сергея Васильевича, полагаю, телефон в части имеется?

Еще полчаса ушло на «телефонирование», во время которого полицейский врач обработал мне ссадину, после чего Кожин довольно сухо со мной попрощался, посадил на извозчика и отправил домой, где меня встретила Марта, а вскоре примчалась и Варвара, горевшая желанием вылечить меня вот прям щаз. Но для начала мне пришлось их успокаивать, потому как след от удара выглядел страшновато, так что за меня они принялись несколько позже, а закончилось тем, что после перевязки Варвара осталась на ночь, заявив что я промерз и меня обязательно нужно согреть. Рубец этому, как выяснилось, не помешал.

Приключения мои попали в газеты, «Ведомости Московской городской полиции» сухо сообщали о беспорядках и о том, что «при разгоне смутьянов пострадал проходивший мимо инженер завода Бари», а всезнающий «Московский листок» прямо написал, что инженер Скамов пытался защитить женщину. Эта заметка, кстати, стала первым печатным появлением моей фамилии в «русской» форме.

На третий день Зубатов вызвал меня запиской на конспиративную квартиру, где мрачно выслушал мой отчет о происшествии, но к концу просветлел и высказался в смысле «не было бы счастья, да несчастье помогло» — дескать, теперь мое «социалистическое» реноме подтверждено делом.

Шеф московской охранки оказался прав — именно участие в свалке с жандармами стало для меня пропуском в революционное сообщество. Стоило мне появиться в библиотеке Белевских, как начались расспросы, охи и ахи, каждый считал своим долгом узнать детали непосредственно у меня, а потом «руку пожать и в глаза поглядеть, со значением». Наташа вообще, похоже, нарисовала себе образ героя на белом коне, а Савинков после моего рассказа пригласил меня на собрание «к нескольким товарищам».

* * *

Я вернулся из воспоминаний к разговорам и шахматам с Болдыревым, так понемногу мы и докатили до первопрестольной и простились на Курском вокзале, он ехал дальше, в Питер и просил, буде я окажусь в столице, непременно дать о себе знать, для чего оставил адрес.