Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

10(23) и 11(24) июля она повторила свои показания в присутствии Малиновского, но тот сумел отвести большинство ее доводов. Понимая всю опасность для него истории с пакетом, Малиновский вел себя агрессивно, чутко улавливая настроение комиссии. «Я убежден, что письмо Мирона получила Елена Федоровна. Я готов ее привлечь к суду за кражу документа», — заявил он. Кроме того, он ловко использовал против нее, как выразился Зиновьев, «переплет личных отношений, в которых разбираться было и трудно и неприятно»[535]. Он сообщил, что Розмирович была осведомлена о всех его любовных делах и сама рассказывала ему о своих многочисленных связях, просила даже Малиновского устроить ей свидание наедине с Каменевым. Свои отношения с Розмирович он характеризовал как «тесную дружбу», «прекрасные личные товарищеские отношения», исключавшие какое-либо недоверие к нему. Доказательством таких отношений, утверждал Малиновский, служат и письма, которые Розмирович присылала ему из Дома предварительного заключения (они были переданы комиссии и приобщены к протоколам)[536].

Малиновский старался, таким образом, подвести членов комиссии к мысли, что все свои подозрения Розмирович придумала задним числом, после его ухода из Думы, что это не что иное, как месть влюбчивой женщины за то, что он не пошел в отношениях с ней дальше «тесной дружбы». Судя по всему, ему удалось убедить членов комиссии, что дело обстояло именно так. В результате очной ставки подозрения Розмирович не были восприняты как сколько-нибудь веские; не убедили и попытки Розмирович опровергнуть трактовку Малиновским ее поведения. Еще менее серьезными показались сведения Савельева и Крыленко, во всем поддержавших Розмирович: личный мотив поддержки был слишком прозрачен. Способствовала невыгодному впечатлению о Розмирович Крупская, заявившая, что та крайне неконспиративно вела переписку в Заграничным бюро ЦК, то есть относилась легкомысленно к важнейшему партийному поручению[537].

Письма Ленина Инессе Арманд в период следствия преисполнены сочувствия Малиновскому, который предстает в них, как и в статьях Ленина о его деле, воплощением пролетарских добродетелей. «По обыкновению он очень добр, в высшей степени любезен, но, как исключение, у него бывает время от времени перелом в настроении…» Вся история с уходом из Думы — следствие «перенапряжения»[538], он «наказан достаточно», исключать его из партии «означало бы только проявлять жестокость к надломленному человеку»[539], он «сам сознал свою вину». Рассказывая И.Арманд об очной ставке Малиновского с Розмирович, Ленин обрушился на Розмирович, именуя ее «солдатской женкой», которая «поругана — она смешала личные интересы, «интимности» с политикой»[540], но ни словом не обмолвился о роли сводника, какую играл Малиновский. Очевидно, в такой реакции на очную ставку нет ничего похожего на осуждение Лениным Малиновского «по этическим причинам», за попытку «облить помоями недавнюю сотрудницу», как пишет об этом А.И.Ваксберг[541]. К этической стороне дела Ленин по обыкновению оставался глух.

Больше же всего доставалось, как и прежде, «ликвидаторам», которых Ленин даже в личной переписке именовал «буржуазной интеллигенцией»: «До чего довели подлецы-ликвидаторы Малиновского!… Да, предела нет мерзости, на которую идет буржуазная интеллигенция из ненависти к рабочему движению!»[542] Часть статей Ленина, наиболее апологетичных по отношению к Малиновскому, редакция «Правды» не решилась опубликовать, а Петровский упрекал членов Заграничного бюро в том, что они слишком много пишут о Малиновском, почти прекратив присылать статьи на другие темы[543].

Вслед за Бухариным хотел приехать в Поронин из Вены А.А.Трояновский. Нов этом случае комиссия решила, что вполне достаточно его письменных показаний, так как с 1910 г. он жил в эмиграции, а в России Малиновского не знал; никакими данными по делу, кроме тех, которые ему сообщали Розмирович и Бухарин, он не располагал. Возможно, сыграло роль и наметившееся охлаждение в его отношениях с Лениным и Зиновьевым, связанное отчасти с разногласиями между ними по национальному вопросу[544] и усугубленное характером и результатами расследования. В одном из писем Трояновский с горечью констатировал, что дело Малиновского превращено в дело о распространении оскорбительных слухов[545].