Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

Если все это справедливо (Ламбер почему-то испугался и от дальнейших объяснений уклонился), то, по-видимому, от Малиновского отвернулись в лагере еще до того, как из России дошла весть о его разоблачении. Возможно, этой переменой объясняется фраза в том же письме жене: «Хотелось бы побеседовать, как у нас говорят, по душам, но что делать, друже, когда на душе холодно»[610].

Некоторые места из писем Малиновского большевистским вождям также позволяют думать, что лучший, как он говорил, в его жизни период продолжался не так уж долго. От Ленина он не скрыл, что в лагере у него были «неприятности» — «ох! еще какие!» — на почве будто бы ухода из Думы. Он писал, кроме того, о своей неврастении: «Доработался до того, что лежу в лазарете уже второй месяц»; по этой причине он отказался от всех общественных должностей, которые занимал. Непонятно только, как ему удавалось, находясь в лазарете, читать лекции: письмо написано 12 марта 1916 г., между тем кончил он их читать 11 марта… Употребление слова «доработался» тоже симптоматично: так в прошлом Ленин и Крупская объясняли истерические выходки Малиновского; прибегая теперь к этому же объяснению неврастении, можно было обойти иные причины.

Характерно, наконец, в том же письме Ленину противопоставление «здорового душой и телом элемента» среди военнопленных «интеллигентской» их части, видимо, не столь податливой к пораженческой агитации[611]. Группу, о которой рассказывал Трояновскому Ламбер, возглавляли как раз пленные, относящиеся к этой последней категории: какой-то артист Александрийского театра и фотограф из Читы.

Между тем 8(21) ноября 1916 г. российский посланник в Брюсселе послал в Петербург письмо с подробным изложением рассказа Ван дер Эльста об Альтен-Грабове и предложил «обезвредить» Малиновского, обменяв его на кого-либо из вражеских пленных. Из отдела о военнопленных российского Министерства иностранных дел была направлена докладная записка начальнику Генерального штаба, который согласился с предложением. Вслед за тем из Генерального штаба обратились к начальнику штаба Петроградского военного округа и директору департамента полиции с просьбой принять меры, чтобы Малиновский по возвращении в Россию «не проскользнул бы незамеченным». В ответе Главного управления Генштаба Министерству иностранных дел говорилось, что обмен Малиновского крайне необходим для пресечения ведомой им социалистической пропаганды, и предлагалось выяснить через испанское посольство в Берлине, на кого немцы согласились бы его обменять[612].

В канун Февральской революции помощник начальника московской охранки подполковник Знаменский разослал частным приставам телеграмму, из которой можно было понять, что возвращение Малиновского — дело решенное: «Прошу иметь наблюдение за прибытием в Москву бывшего члена Государственной думы из крестьян Плоцкой губернии Романа Вацлавова Малиновского и по прибытии срочно сообщить охранному отделению»[613]. Но усилия дипломатов не привели к успеху: германское правительство отказалось от сделки под предлогом негодности Малиновского к продолжению воинской службы по состоянию здоровья. По словам Малиновского, медицинское освидетельствование состоялось в лагере 19 декабря 1916 г.[614] Но в российский Генштаб информация об отказе немцев совершить обмен поступила только в день отречения Николая II от престола — 3 марта 1917 г.

Тем временем Бурцев, арестованный по возвращении в Россию в начале войны и высланный в Туруханский край, получил возможность вернуться по амнистии в Петроград, где он продолжил свои расследования. В 1916 г. он сумел «разговорить» Родзянко и Белецкого. Первый прямо, со ссылкой на Джунковского, а второй завуалированно дали понять, кем был Малиновский. Наконец, в ноябре 1916 г. о провокаторстве Малиновского публично, с трибуны Государственной думы еще раз заявил правый депутат Марков 2-й. Сразу же после этого, 5 декабря «Биржевые ведомости» опубликовали ранее отвергнутую цензурой статью Бурцева — «Вопросы, требующие ответов» (вторую статью на ту же тему «Ответы на поставленные вопросы» Бурцев напечатал после революции в «Русском слове», располагая уже признаниями Виссарионова и Попова)[615].

«Биржевые ведомости» успели дойти до ссыльных большевиков-депутатов Думы, М.К.Муранов прислал в редакцию из Сибири возмущенный протест. Бурцев, ознакомившись с письмом Муранова, назвал его «легкомысленным»[616]. Но заграничный большевистский «Социал-демократ» продолжал упорствовать: обвинения против Малиновского «абсолютно вздорны», утверждалось в последнем номере газеты, вышедшем за месяц до Февральской революции»[617]. Авторами опровержения и на этот раз были Ленин и Зиновьев.