Проза (1966–1979)

Я не сразу сообразила, что же кажется мне странным в зеваках, зачарованных сладким зовом курфюрстендамских сирен. И вдруг поняла: неприятно поражает обилие у витрин юных парочек. Шестнадцати — восемнадцатилетние Ромео и Джульетты (им бы смотреть друг на друга да на звезды!) прилипают носами к стеклу и, не в силах оторваться, с азартом и знанием дела обсуждают достоинства кухонного набора или ультрамодного мужского белья, обшитого кружевами…

И, как всегда на Западе, меня удивляет отсутствие покупателей в книжных магазинах и то, что в подземке или в автобусе никто не читает. Невольно вспоминаю дорогих моих москвичей, которые даже в час «пик», стоя на одной ноге в переполненном вагоне, ухитряются-таки вытащить книгу или газету и уже ни на что не обращать внимания…

И хотя на первый взгляд кажется, что нет никакой связи между юными парочками у витрин и утверждением Евы Крамм, что в ее стране поэзия — «выражение переживаний одиночек», мне думается, связь эта существует…

Нет, я отнюдь не против кухонных наборов — разумеется, все, что облегчает быт, можно только приветствовать. И в конце концов если некоторым представителям сильного пола нравится носить штаны с кружевами — на здоровье! Но скучно, когда сияние начищенных кастрюль перекрывает сияние звезд…

К моему спутнику подошел какой-то господин, вежливо протянул двадцать пфеннигов. Мы вытаращили глаза на него и друг на друга… Потом нам объяснили, что здесь считается неприличным попросить закурить, не предложив плату. Ну и ну!..

По совершенно понятной ассоциации мой спутник вдруг затянул, не обращая внимания на косые взгляды шокированных прохожих:

На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-енный.
Он царит над всей Вселе-е-енной,
Тот кумир — телец златой…

Ох, все-таки здорово, что этот самый «телец» царит не над всей Вселенной, — как невыносимо скучно было бы жить на свете!..

Конечно, и у нас на Родине не без равнодушных, алчных людей. Но они — отклонение от нормы, мещане, которые изо всех сил стараются скрыть бедность своей души, а не выдавать ее за добродетель, потому что знают — их будут презирать.

Это культивируемое революцией презрение к мещанству — тоже благодатная почва для расцвета поэзии.

На дискуссии в академии мы были в особом климате — нас окружали в основном как раз те «странные», влюбленные в поэзию одиночки, о которых упоминала Ева Крамм.

А здесь, на роскошной Курфюрстендам, — образцово-показательной витрине Западного Берлина, снова и снова вспоминала я удивительные своей точностью и глубиной строки из интервью Сергея Есенина, данного им в 1922 году в Берлине корреспонденту русской эмигрантской газеты:

«Только за границей я понял совершенно ясно, как велика заслуга русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства…»

Хочется мне привести и еще несколько выдержек из одного письма Есенина, позволяющих взглянуть на заграницу его глазами, проницательными глазами большого поэта, попавшего из борющейся с разрухой революционной страны в капиталистический рай:

«В страшной моде Господин доллар, а на искусство начхать — самое высшее — мюзик-холл. Здесь все выглажено, вылизано и причесано… Птички сидят, где им позволено… Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод… зато у нас есть душа…»

Наконец-то садимся в родные наши посольские «Волги» — здесь, в Западном Берлине, на них смотрят с интересом, как на редких зверей. Девушки-студентки, подрабатывающие в академии в качестве поварих, официанток, горничных, широко улыбаясь, держат за четыре конца большую белую скатерть, парусящую на ветру. Так вот от какого обычая пошло выражение «скатертью дорога!»

Прощай, Евангелическая академия! Ты была гостеприимной хозяйкой, мы благодарны тебе за это. И, надеемся, ничто не замутит хороших наших воспоминаний…

И вот — уже по дороге в Восточный Берлин — последнее наше выступление в Западном. Мы в Красном Вединге — пролетарском районе, районе антифашистов.

Красный Вединг! — сквозь вопли «хайль!» — сквозь неистовый рев нацистов звучит спокойный, отрывистый голос Эрнста Буша.

Красный Вединг! — сквозь колючую проволоку фашистских концлагерей смотрят в упор лихорадочные глаза измученных, но несломленных узников.

Красный Вединг! — поднимает сжатый кулак расстрелянный бессмертный Эрнст Тельман…

Мы читаем стихи в Обществе дружбы с Советским Союзом. Скромное, похожее на большой сарай помещение набито до отказа. Сцена украшена портретом Ленина и громадной цифрой «50» — нашим выступлением начинается цикл вечеров в честь пятидесятилетия Советской власти.