Проза Дождя

А глаза мои ее глаза поймали и тонули в них от счастья. Очнувшись, с восторгом стал уходить от себя, проникая во все ее глубины. Чуть-чуть бы – и успел. Мы взорвались. Дрожали окна, с потолка, со стен пошел снег, жесткий, сухой, колючий. Стонали двери, шкафы плакали посудой, заблажил кот, собака волком завыла. За окном машины давились сигналами. Послышались испуганные крики людей. И тут меня прорвало:

– Солнышко мое, прости, так сильно, как я тебя люблю, любить нельзя. Видишь, что любовь моя натворила.

– Ну и пусть, всё пусть.

– Нет, нет! Так не должно быть.

– Ну, что ты такое говоришь, успокойся, обними меня. Это где-то там взорвалась машина или газ, не уходи, не смей думать.

– Нет, пойду, кажется, там из-за нас пострадали люди.

Я мигом оделся, выскочил на улицу. Она была полна

людьми и небом, свалившимся на них.

– Что случилось, что?

– Самолет взорвался там.

– Его ракетой сбили.

По низкому небу шел огромный белый шов. Хотелось вернуться к ней, в ее тепло. Дозвониться не смог, сотовая связь пропала. Было страшно и стыдно перед людьми, что наша любовь сотворила такое. Кто-то кричал об инопланетянах, о комете, которой давно грозили. Люди не знали, что это мы с ней осмелились так любить друг друга.

Я шел и каялся, а под ногами скрипели выпавшие из окон стекла. Не терпелось хоть кому-то признаться в вине, но слов не находилось, голова была пустой, звонкой от вины и счастья.

Неделя минула, а я до сих пор не могу понять кто, как, откуда в меня сказал: «Места в мире много и времени у него достаточно, да вот только редкие места и нечастое время любовью именуется, а так всё люди, люди, люди…»

В разных частях тела время по-разному течет, руки и губы из счастья слеплены, а сердце о людях ломит.

Простите нас, если сможете, мы с того утра громкость в любви поубавили. Особенное спасибо администрации города и страны, не наказали, не преследуют и окна не за наш счет вставляют.

Те, кто догадался, подходят, благодарят, жить при новых стеклах светлее стало.

Балкон

Кому что на роду написано. На моём – губы.

Когда родилась, папа ничего, кроме губ, на лице не обнаружил:

– Младший сержант получился.

Мама обиделась.

– Ты не на службе, мог бы что-то другое придумать.

– Они у нее – как две лычки на погонах.

В детстве я перецеловала всех кошек и собак. Меня стращали всякими болезнями, но рук на любовь не хватало. А влюблялась я каждый день. В плюшевых мишек, в кукол, в цветы, в букашек, но острее всего – в собак и кошек. Они были живыми и теплыми, реагировали на меня, визжали, мяукали от радости. Люди проходили мимо, да и я до них не доросла. Влюбилась на выпускном в своего одноклассника. Он, кроме губ, ничем не выделялся из остальных, они у него пол лица занимали. Яркие, как звезды на маршальских погонах. Четко очерченные и величавые до головокружения. Он ими целовал другую девчонку. А я не завидовала, не ревновала, я мечтала о них, как солдат мечтает о лампасах на штанах генеральских.

Мечты сбываются, сбылась и моя. Я так любила его губы, что он из-за меня даже поесть толком не мог. Вырывала ложку из рук, отодвигала тарелку и принималась целовать великолепие его лица. Он никогда не сопротивлялся, всегда сдавался без боя. Моя мама пробовала вставать на защиту, но всякий раз не выдерживала и отступала. Так мы лет пять процеловались взахлёб. У сверстников появлялись дети, а у нас губы, губы… и всё, ничего кроме губ. В кровати дальше кроликов не продвинулись. Раз – и готово. Бедно и бытово. Пустота она и есть пустота. Меня потянуло в Италию, в город влюбленных, в Верону. Взяла билет, ему не сказала и улетела бродить по улочкам Ромео и Джульетты. Там дошло, что пока Ромео не поднимется на балкон – до Джульетты, ничего не будет. Вернулась, выдумала свой балкон и стала ждать чуда, когда мой Ромео поднимется до меня. У него получалось плохо, ему было просто лень, он спотыкался и падал по пути к балкону. Однажды в октябре я ему сказала:

– Когда идешь ко мне, развяжи хотя бы шнурок на одном ботинке.

– Зачем?

– У Гагарина шнурок развязался, и он покорил космос.

– Я не Гагарин.

– А ты стань им!

Так я забеременела. Двенадцатого апреля меня увезли на скорой. Долго возились со мной, шушукались и решили, что ребенка не спасти. Выдумали вырезать матку, превратить меня в ничто.

И явилось чудо в виде старой докторши, она, как солнце, взошла в палату и скомандовала:

– Сегодня такой необычный день. Будем все вместе за ребенка бороться, и он обязательно выживет, смерть отступит от него.

Она родилась даже не семимесячной, всего кило двести. Маленький синий комочек. Когда ее на минуточку принесли ко мне, я увидела, что она прекрасна, как божий день. Глаза на всё лицо, и огромные ресницы, и ярко очерченные черные брови.

Кому что на роду написано, моей Господь глаза выделил, такие, как в сказке, глубины которых не измерить.

Когда муж пришел за нами, губ на его лице не обнаружила, две лычки младшего сержанта, не больше.

– Ну, как вы?

– Мы нормально, а ты зря в шнурок Гагарина не поверил.

– Я квартиру новую купил.

– Какую квартиру?

– С балконом для тебя.

Второй шаг