Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Говоря это, она делает грациозное отступление о «бесконечной прелести» королевы Александры.

Об остальных сплетнях, которым, конечно, не было счета, она если и упоминает, то как о чем-то ее не касающемся — не опровергая и не подтверждая.

«Лорд Мальмсбери был настоящий барин — его гостеприимство было очаровательно. Однажды, живя у него в гостях, я промокнула о пропускную бумагу записку. Эдуард (муж) прочел отпечаток в зеркале и сделал мне ужасную сцену. Лорд очень жалел, узнав об этом, и разнес слуг. Оказывается, он, предчувствуя подобный случай, велел им менять пропускную бумагу, как только я что-нибудь промокну».

Эдуард Ленгтри — муж — был элегантным светским человеком. О нем известно, что он «удивительно завязывал галстуки» и был очень богат. Но, конечно, недостаточно богат для такой жены.

«Прежде чем стало ясно нам самим — мы оказались разоренными». Лондонский дом, декорированный Уистлером[62], пошел с молотка. «Все мои кружева, платья, экипажи…»

Мистер Ленгтри, по-видимому, умел не только завязывать галстуки, но и хранить хладнокровие. «Пока судебный пристав хозяйничал в нашей спальне, мой муж ушел ловить рыбу».

Дальше имя Эдуарда Ленгтри в записках не упоминается. Супруги развелись несколько лет спустя.

Вскоре после развода Ленгтри умер в бедности, где— то в деревне.

Если мистер Ленгтри был самолюбив, то, должно быть, в числе немногочисленных приятных воспоминаний о его брачной жизни было, как однажды он, возвратившись на рассвете домой, разбудил пинком ноги спавшего на ступенях крыльца Оскара Уайльда.

В преклонении Уайльда перед Эмилией Ленгтри было что-то театральное. Уайльд писал ей сонеты, носил на груди ее медальон, называл ее своей музой. Но, если читать между строк в ее записках — сама «муза» была неравнодушна к Уайльду, и еще вопрос, чье чувство было серьезнее. Вряд ли тут играла роль слава. Уистлер был, например, не менее знаменит и явно сильнее влюблен, чем Уайльд, но красавица его не баловала. Даже позировать для портрета у ней не хватило терпения — он остался незаконченным.

С Оскаром Уайльдом у ней установился своеобразный тон, слегка насмешливый, слегка патетический. Уайльд превозносил ее красоту всюду, где мог, но с нею часто капризничал и это ему разрешалось. В отличие от других поклонников, засыпавших «Лилию Джерсею» ворохами цветов, Уайльд приносил ежедневно один цветок — лилию или мак. Если им не удавалось видеться — они переписывались. Иногда на стихи Эмилия отвечала стихами:

Чтоб ни случилось в мире этом,
Вы все останетесь эстетом,
Апостолом любви, мой друг,
Гуляющим по Пикадилли
Со стеблем мака или лилий,
Зажатым в пальцах тонких рук…

Уайльд уехал в Америку — читать свои знаменитые лекции. Ленгтри, разведенная с мужем, уже потрясала американцев игрой в трогательных пьесах Робертсона[63]. В Буффало они встретились и вместе поехали на Ниагару. «С миссис Ленгтри была снята фотография, и Ниагара послужила ей незамысловатым фоном», — сказал Уайльд на вопрос репортера о знаменитом водопаде.

Другой поэт, бывший влюбленным в Ленгтри, был американец Иохим Миллер[64]. Они встретились у вельможи лорда Хауктона в Лондоне. «Почему вы не напишете мне сонет?» — спросила Эмилия у хозяина.

Ведь это общая повинность». — «Моя дорогая, увы, я слишком стар».

Миллер, еще малоизвестный поэт, залившись краской, попросил разрешения сделать это вместо Хауктона. Он, правда, написал всего четыре строчки:

Когда бы садом был Господень свет,
Цветами — женщины, пчелой — поэт,
Я б, равнодушный к остальным цветам,
Лишь вас искал, летел бы только к вам[65]

.

Но, прочтя их, прибавил: «Это единственные стихи, написанные мною к существующей женщине».

Много лет спустя, гастролируя в Калифорнии, Эмилия Ленгтри навестила Миллера, прославившегося и умирающего.

«Я всю жизнь думал только о вас и противился смерти, предчувствуя радость этой встречи», — сказал ей поэт.

«Нас напоили на ферме очень вкусным молоком, но дорога была ужасная — меня всю растрясло», — прибавляет к этому воспоминанию Эмилия…

«Удлиненное овальное лицо, рыжевато-золотые волосы, нежный румянец, очень высокий рост» — так описывает наружность Эмилии Ленгтри ее биограф Винтер. Ее огромные, серо-зеленоватые божественные глаза он отказывается описать. «Надо было их видеть». Ее голос и смех, ее грацию и улыбку — все это надо было видеть и слышать. Кто видел, тот влюблялся — исключений не было.

Какой-то художник нарисовал огромное полотно