ПрозаК

Тетка Анна всем делала подарки, звала в гости, устраивала вечеринки.

И вдруг в Кремле начались аресты в связи с подозрением в шпионаже. Одним из первых (с таким-то отчеством!) арестовали нашего Гергарда Наполеоновича.

Из отдельной кремлевской квартиры Анну перевезли в деревянный стоквартирный барак. Теперь она мыла полы, выполняла всю черную работу.

Но потом ее вызвали куда следует, и человек в форме по фамилии Лялин ей сказал:

— Вы должны отречься от своего мужа и подтвердить, что он шпион. Если нет — то вас тоже ждет арест и многолетняя ссылка. За сына не беспокойтесь, с ним будет полный порядок — его сдадут в детский дом.

И предоставил ей несколько дней на размышление.

И вот наша тетка Анна пришла в свой барак, закрылась у себя в комнате, села на стул и думает:

— Эрик, радость моя, любовь моя, жизнь моя, смерть моя, никогда я не отрекусь от тебя, пусть они что хотят со мной делают, я им ничего не подпишу. Пусть меня растерзают, на части разорвут — не поверю, что ты немецкий шпион. Даже если мне скажут, что ты французский шпион, не поверю! Хотя твой отец — Наполеон. Ты верный ленинец, коммунист, настоящий большевик, да я перед самим Господом Богом могу поклясться, что у тебя и в мыслях не было работать на иностранную разведку. Хоть меня на каторгу сошлют, не подпишу я этот подлый донос!..

Тут она живо представила себе свой арест, ссылку, товарные вагоны, лесоповал или бескрайние степи, голод, надсмотрщиков, холодный ветер, ледяную воду и — в любом случае — вечную разлуку.

— Все равно, — тетка думала. — Будь что будет. Иначе как я нашему сыну в глаза посмотрю?..

Тут она вспомнила про Джемса, что, когда ее арестуют, его сдадут в детский дом.

Она представила себе чужие стены, железные кровати, серое белье с лиловыми размытыми печатями “Детдом …” (номер неразборчиво), запах хлорки, очередь в столовую, алюминиевые миски, стриженые головки, чужие люди, косые взгляды…

— Эрик, жизнь моя, смерть моя, — думала тетка Анна. — Только не это.

Теперь перед ее мысленным взором возникла такая картина: она, тетка Анна, пишет донос, что ее муж иностранный шпион, проникший в сердце Кремля и тем самым нанесший Стране Советов невосполнимый ущерб. Его законная жена свидетельствует это, а посему их брак отныне просит считать недействительным. И вот на допросе Гергарду Наполеоновичу этот донос показывают. И он видит, что жена, единственная, навеки любимая Аннушка, предала его!..

— Что делать? — спрашивала себя моя тетка и не находила ответа.

— Отречься? — думала тетка Анна. — Или не отречься? Предать? Или не предать?

— Отречься, — она решала твердо и с той же твердостью она решала: — Ни за что!

— Предать. Просто нету другого выхода, — думала тетка.

А следующая мысль была:

— Лучше смерть.

— Как можно жить после этого? Нет, это невозможно. Значит, не отрекаться? Нет, нет, нет, нет, нет. Да! Нет! Да, да, нет. Да! Нет, нет, нет! Все! Это мое последнее слово! Нет! Нет, нет и нет! Да! Да, да, да, да, да! Нет! Нет, нет, нет, нет!..

Вот так она думала, думала, думала, три дня и три ночи она просидела на стуле, не двигаясь, не видя ничего и не слыша, почти не дыша, пока наутро четвертого дня эти “да” и “нет” каким-то чудесным образом не расплавились и не растворились друг в друге.

Тут в нашей тетке Анне открылся невиданный ею — другой, обычно закрытый облаками и туманами берег, Чистая Земля, свободная от правильного и неправильного, от всех противоположностей и противоречий, иллюзий и заблуждений.

В единый момент в своем собственном сознании узрела она Абсолютную Реальность, и Абсолютную Нереальность узрела она в окружающем мире, достигнув состояния, когда можно свободно уходить или оставаться, снимать или надевать одеяние жизни. С тех пор она обладала способностью появляться повсюду, поскольку ее духовное тело было неизмеримо, как космос.

Попросту говоря, всего за три дня моя тетка Анна выскочила из круговорота рождений и смертей, на что даже древним продвинутым йогинам и аскетам требовалось немало эпох и тысячелетий.

Стояла поздняя осень. А возле их барака росла яблоня. Она вся облетела. И вдруг случилось чудо: дерево покрылось листьями, бутонами и зацвело. Вокруг этой белой яблони в конце ноября собралась толпа людей. Никто ничего не понимал. Только подоспевший к цветению Степан Гудков понял, что к чему, быстро превратив это собрание вокруг цветущей ноябрьской яблони в бурный революционный митинг.

— Товарищи! — сказал он. — Пусть это чрезвычайное происшествие поможет вам осознать полную бессмысленность и огромный вред беспокойства, которое вы испытываете, рассматривая несчастье как то, чего не должно быть.

— Пока вы бесконечно вращаетесь в колесе жизни, — возвысил голос Степан Степанович, — где вы только и делаете, что гоняетесь за удовольствиями, возникновение несчастья не является несправедливым и нечестным — такова сама природа циклического существования.