Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Во-вторых, монарх мог задать направление и пределы прожектирования, выражая свои предпочтения и давая понять, проекты какого типа могут рассчитывать на его поддержку. Он мог также расчищать пространство для предпринимательства, ослабляя существующие институты и социальные структуры в той или иной сфере, что, конечно, было тоже очень характерно для Петра. Но способность монарха задавать общий вектор предпринимательства не означает, что он полностью определял содержание соответствующих проектов. Зачастую именно предприниматель, действуя в условиях жесткой конкуренции, должен был артикулировать невысказанную монаршую волю. Как указывает Михаил Долбилов, «единоличная воля монарха уже на ранней стадии „конфигурировалась“ ожиданиями и запросами узкого, но активного круга элиты», а обсуждение государственной политики выливалось в борьбу в среде высшей бюрократии за возможность истолкования этой самой высочайшей воли51. В итоге мы видим, что многие прожектеры выдвигали и пытались реализовывать инициативы, которые лишь весьма косвенным образом отражали образ мыслей самого государя. Конечно, мало кому удавалось успешно воплощать в жизнь проекты, которые противоречили бы прямо заявленным взглядам монарха, особенно когда речь шла о таких монархах, как Петр I или Людовик XIV. Однако на практике всегда существовали обширные серые зоны, где процесс институционального строительства практически не затрагивался какими-то конкретными предпочтениями со стороны правителя. Вообще говоря, большинство ключевых сановников, включая и самого государя, обычно имели лишь предельно общее представление о том, как мог бы или должен был бы выглядеть тот или иной институт и что конкретно подразумевали те или иные институциональные решения. Эта неопределенность и открывала простор для деятельности административных предпринимателей.

Наконец, наш фокус на конкуренции за ресурсы и полномочия как движущей силе институциональных изменений не подразумевает отрицания роли идей в этом процессе. Ничто из сказанного выше не означает, что административные предприниматели были непременно циничными оппортунистами; более того, противопоставлять прожектеров «подлинным», идейным прогрессистам было бы в корне неверно. Реализация даже самой «прогрессивной» и благонамеренной реформы все равно предполагала перераспределение ресурсов и полномочий, формирование коалиций заинтересованных игроков, а идеологические конструкции и концептуальные шаблоны, в свою очередь, структурировали процесс предпринимательства. В данном случае, именно инструментальная роль этих идей и интересует нас в первую очередь – то, как именно они использовались прожектерами для продвижения собственных интересов, как различные концепции и теоретические конструкции оказывались «сырьем» для выработки новых предложений, а также придавали легитимность проектам и прожектерам. Общность идейных повесток также способствовала формированию горизонтальных и вертикальных солидарностей: идеи зачастую служили тем «клеем», который помогал поддерживать сети сторонников и соратников, охватывающие иногда всю Европу и включающие влиятельных покровителей. Вместе с тем, стремление реализовать ту или иную идейную повестку – включая и прямо миссионерские устремления – и само по себе было важным мотивом для прожектерства; в этом смысле интересы прожектеров не сводимы только к сугубо материальным соображениям. Мы также видим случаи, когда идейная повестка того или иного прожектера прямо противоречила преобладающим политическим тенденциям – но несмотря на это, даже действуя в рамках петровской и послепетровской самодержавной монархии, эти административные предприниматели все равно находили способы мобилизовать ресурсы для реализации проектов, имеющих мало общего с интересами и предпочтениями государя. Крайне важно поэтому признать это многообразие идейных повесток, не пытаясь искусственно привести их к единому знаменателю или возвести все инициативы петровского царствования к самому Петру.