Проживи мою жизнь

– Ещё четыре – пять дней полежите, потом поедете домой. Но восстанавливаться придётся долго, месяца два. У Вас всё будет чудесно, организм сильный, самое страшное уже позади.

Встал и вышел, но тут же дверь снова распахнулась, и на пороге возник отец. Замер на мгновение нахохлившимся ястребом и решительно вошёл. Прикрыл створки, подтянул стул поближе к кровати, вперился прозрачными серыми глазами в осунувшееся лицо старшей дочери.

Верлен легко прочитала в его глазах гнев, боль, тревогу и подумала: или père разучился держать маску, или ей теперь доступны тайные знаки человеческих чувств. Прикрыла глаза, отгоняя воспоминания о том ключе, который вскрыл её, прислушалась: отец встал, сделал несколько шагов и, видимо, остановился у окна, потому что на лицо теперь падала тень. Внезапно тишину нарушил глубокий голос:

– Я просил тебя подождать… Быть терпеливой. Твой бунт против наших правил чуть не стоил тебе жизни.

Майя прошептала, не открывая глаз:

– Ты не узнал бы того, что узнали мы.

Поль Верлен, преуспевающий банкир, великолепный игрок в финансовый «покер» на биржах, знаток рынков, стальные нервы, мыслящий, как охотящаяся гремучая змея, едва справлялся с желанием обнять дочь и расплакаться от пережитого ужаса, но продолжал держаться единственно известной ему линии поведения. Иначе он не умел, поэтому продолжал говорить, стараясь быть спокойным:

– Ты могла бы довериться мне. Я нанял бы людей, мы бы разобрались. Твоя догадка оказалась верной, но средство, которое вы использовали, никуда не годилось. Он мог тебя убить. Ему это почти удалось. И это – следствие ваших ошибок, вашего… гусарства, ухарства, этого неизменного русского «авось!». Шамблен рассказал мне, что вы сделали.

Майя проскрипела:

– Зачем… ты его… уволил?

Отец незаметно пожал плечами и неожиданно горько выговорил:

– Он нарушил условия договора со мной. Я требовал его ежедневного доклада с тех пор, когда ты только занялась расследованием. Он докладывал, но далеко не всё. И допустил, чтобы этот ублюдок напал на тебя. Я не прощаю таких нарушений. Я назначил на его место…

Майя прервала его:

– Нет.

– Что – нет?

– Ты вернёшь его.

– Никогда.

Девушка всё ещё не открывала глаз:

– Вернёшь. Расскажи мне… что ещё вы узнали.

Внезапно всегда прямой и строгий Поль сгорбился, осел разрушенным Карфагеном. С усилием повернул голову, уставился в окно:

– Костяков обнаружил связь через несколько фирм той конторы, где мы приобрели программу. Она через подставные фонды и офшоры принадлежит Солодову, так что он вовсе не прекратил работать. Просто передал основное управление. В принципе, программа очень даже неплохая. Я так понял, что не мы одни её приобрели. У этого подонка, видимо, были большие аппетиты. Стоит она, конечно, громадных денег. Но Сергей доделает её, и она будет полезна.

У него был обыск. Костяков выполнил твоё задание, но нашёл совсем немного, этот ублюдок умеет затирать следы.

Тут Верлен замолчал, потом, словно споткнувшись, устало продолжил:

– Ты прости, что я тебе не поверил. Но ты могла попросить меня о помощи.

Майя с горечью проговорила:

– Я подозревала… тебя. Потому что ты… не доверял мне. Ты не учёл… в своих расчётах… человека. Его чувства. Его потери. Его мотивы. Ты теперь понимаешь, зачем он?.. зачем он всё это делал? Что он потерял?

Банкир понимал, что его дочь права:

– Я знал, конечно, на что способны чувствительные люди, но никогда не получал подтверждения, что чувства могут быть гораздо важнее бизнеса. Большого бизнеса, я имею в виду. Что они перекраивают самые хитрые схемы. Оказалось, что и в нашей среде есть такие сумасшедшие, которые идут напролом, не соблюдая законов дела. Солодов, когда мы его проверяли сразу после убийства, показался мне хладнокровным бизнесменом, без страстей. Я не знал про его жену и Марту, – пожал плечами, словно оправдываясь: «Никто же не знал…».

Дочь наконец открыла глаза:

– Ты мог… быть со мной честным. О Марте. О поисках. Если бы ты… услышал меня. До того, как я начала… Или там, в Екатеринбурге…

Верлену стало жарко. Он потянул на себя створку узорчатого окна и нашёл в себе силы признать вслух очевидное:

– Я не понимал. Я ошибся. Теперь я знаю.

Майя снова сомкнула веки: «Если бы ты меня услышал, я бы никогда не пошла в эту школу. Не поехала в Петергоф. Не ощутила всей кожей пения залива, не увидела бездонный свод, не влюбилась… И осталась бы на всю жизнь с пустыми глазницами, не зная, как это прекрасно – свихнуться по человеку…».

– Знаешь, père… Я устала. Устала от того, что… ты не доверяешь мне… Ты… отравил меня подозрительностью… Ты… чуть не сломал меня. Ты оказался жесток. Ко мне. Но спасибо тебе. А сейчас оставь меня, пожалуйста.

Замолчала, прислушиваясь. Отец ничего не ответил, только скрипнуло кресло под весом длинного сухого тела: видимо, не ушёл, а просто сел. Через какое-то время девушка снова забылась.

* * *