Прожившая дважды

В посольстве я особенно подружился с начальником отдела печати — пресс-бюро, как тогда говорили, Александром Яковлевичем Аросевым. Это был не очень старый революционер-подпольщик. Был он в начале революции начальником Московской ЧК. Брат его работал в московской милиции, был одним из первых его начальников, хотя по профессии был преподавателем математики. Аросев был писателем, напечатал ряд рассказов о деятельности ЧК. Человек это был очень умный, замечательный рассказчик, обладал неплохим голосом и любил петь в компании. Но вместе с тем он был человеком крайне безалаберным. Помощником у него работал молодой человек со странной фамилией Нашатырь. Тяжело сложилась судьба обоих. Аросев погиб в 1937 году, Нашатырь в те же годы был репрессирован и просидел лет 15. Я его встретил в Москве в 1955 году. Уже совсем больной, он жил в Тарусе, в домике, который сам себе выстроил. Там он и умер. Как человек общительный, умный, остроумный, Аросев быстро завоевал симпатии французов, в особенности, французских журналистов и писателей, среди которых он завел обширные связи. Он им очень остроумно рассказывал о Советском Союзе, правда, в тех пределах, в каких это мог делать дипломат. Но в сношениях с ними он никак не мог отрешиться от своих московских привычек. Аросев жил по своим московским нормам: то позвонит кому-нибудь в 12 часов ночи, то вдруг без предупреждения явится на дом после 10 часов вечера. Все это с точки зрения французских обычаев было скандалом. Помню, как-то раз он вернулся из командировки в Москву и вдруг часов в 11 вечера поехал навестить своего знакомого по Парижу — журналиста Роллена, сотрудника консервативной официальной газеты «Тан», бывшего долгое время корреспондентом этой газеты в Москве. К счастью, Роллен знал московские нравы и знал Аросева, и поэтому не удивился, когда тот прикатил к нему вечером, даже не позвонив, и когда Роллен уже спал. Роллен был раньше французским морским офицером, потом стал журналистом, прожил немало лет в Москве, а после своего окончательного возвращения во Францию написал книгу о Советской России под названием «История русской революции». Книга эта была не очень к нам доброжелательная, но материал в ней был собран большой и любопытный. Главное, она показывала отношение к СССР француза — среднего француза, с одной стороны, одобряющего русскую революцию, а с другой — ругающего ее за то, что Россия отказалась от уплаты царских долгов Франции. Знал Аросев и очень многих французских писателей той эпохи. Ромэна Роллана он лично не знал, так как тот жил в Швейцарии, но имел с ним переписку. Хотя Аросев сам был по своим привычкам глубоко русским человеком, он очень остро подмечал российские черты характера в жизни и потом блестяще их рассказывал. Рассказчиком он был гораздо лучшим, чем писателем. Помню, он мне рассказывал, как в Париж приехал советский организатор Нижегородской ярмарки С. Малышев, небольшого роста человек с длинной бородой, явно гармонировавшей с французскими представлениями о российском мужике. Малышев был юркий, веселый, энергичный человек. Он приехал в Париж, чтобы, так сказать, рекламировать Нижегородскую ярмарку и привлечь французские фирмы к участию в ней. По-французски он не знал ни слова. Но ему приходилось бывать на всех официальных приемах и давать интервью французским журналистам. Его обычно сопровождал Аросев как представитель пресс-бюро и как переводчик. На одном из приемов французские журналисты обступили Малышева и спрашивали у него, как ему понравилась Франция. Малышев махнул рукой: «А ну ее к…!» Аросев, еле сдерживая смех, перевел: «Ему очень понравилась Франция и французы», — что и было немедленно записано журналистами и опубликовано в газетах.

А. Рубакин. Над рекой времени.

М.: Международные отношения, 1966.

Приложение 2 Рассказ Оли и Лены Аросевых о празднике на Тушинском аэродроме 12 июля 1935 года

«Цветы»

Букет стоит на круглом столе: розовые ирисы на гибких стеблях, пышные бледные гортензии, гвоздика с красной каемкой. Великолепный, выдержанный весь в нежно-розовых тонах букет! На широком кресле умостились две девочки. Младшей — 9 лет. Ее зовут Оля. У нее восторженные светлые глазенки. Ей не сидится на месте. Вновь со всей силой детского воображения она переживает то, что было 12 июля. Она вскакивает со стула и в лицах показывает, как это все происходило.

Вот здесь стояла она. Здесь — летчик и парашютисты. А здесь — товарищ Сталин. Он протянул вот так эти цветы, которые стоят сейчас на столе. А она взяла букет и очень застеснялась и спряталась за папу.

— Дурочка, маленькая обезьянка! — ласково говорит Лена. Она на три года старше Оли, поэтому покровительственный тон и подчеркнутая рассудительность — естественны.