Прожившая дважды

Париж. Консул встретил на вокзале. Чванный и с высохшим умом. Потемкин не пускает в посольство.

Написал письмо Гере, дочерям.

Немедленно связался с Рубакиным и приступил к работе.

Никуда не тянет, хотя Париж кипит.

Был в кино, видел цветные картины Микки-Маус. Очень хорошо. Также была представлена выставка итальянских картин. Будучи там, можно было в натуральную величину и в натуральных красках видеть всю галерею картин. Кино, право, поглотит все виды искусства!

23 ноября

Утром пешком отправился на квартиру Леона Блюма. Это не квартира, а библиотека. Вышел сам хозяин, приветливый, сметливый, тонкий и очень умный. Чем-то он напоминал мне все время Троцкого.

Едва он успел задать мне несколько вопросов вежливости, как пришли Адлер[158] и Николаевский. Адлер не сел, а сразу врос в кресло, раздвинул коленки, выпятил неопрятный черный жилет и стал говорить со мной на языке, который он считал французским. Леон Блюм слушал внимательно, не выдавая своего внимания, а Николаевский, как и всегда, смотрел на всех с видом охотника, изрядно потерпевшего неудач, но теперь намеревающегося настрелять много дичи (получить большие деньги).

Адлер заговорил, как честный австриец. Довольно наивно рассказал, что он и его друзья решили организовать специальную комиссию для учреждения центра теоретической работы для изучения Маркса и Энгельса. Комиссия эта не только для продажи нам архива, продажа лишь попутное дело. (Неужели? Как наивно!) Члены комиссии: Блюм, Лонге[159], Бракэ[160], Адлер, Модильяни[161], Дан (Федор, меньшевик)[162]. Словно несмазанное колесо, вращался непослушный немецкий язык Адлера по ухабам французской речи. Долго исторгая слова, казалось, даже из глубины самого кресла, на котором он сидел, Адлер высказал все условия, какие они нам ставят. Кроме одного — денег. Я поставил этот вопрос. Леон Блюм немедленно отскочил к окну и встал к нам задом. Адлер назвал цифру. Я сказал, что запрошу Москву.

Николаевский робко замолвил слово о меньшевистских архивах, прося, чтоб мы дали им фотографии их. Я отклонил. Адлер отклонил. Блюм отклонил (в это время он опять вернулся к нам и встал за моим креслом). Николаевский стал мотивировать тем, что архив неактуальный, старый, имеет чисто научную ценность…

Адлер махнул рукой: «Это только все осложнит».

Николаевский ушел в себя, оставив наружу только барабанящие по столу пальцы.

Я выдвинул предложение платить в рассрочку. Л. Блюм — опять к окну.

Адлер ужасно заскрипел: кресло под ним заскрипело. Николаевский заохал. А Блюм их выручил. Поправляя бодрым жестом концы жилетки на тощем животе, сказал: «Конечно, желательно деньги получить как можно скорее».

Последовал мой ответ, что буду ждать указаний из Москвы.

Адлер стал спрашивать, в какой валюте мы будем платить. Блюм при этих «финансовых» словах опять показал нам прямую спину свою. Затем Адлера охватило беспокойство, как быть с налогами, где найти хорошего юриста. Впрочем, он тут же поправился, ведь юрист-то вот он — Л. Блюм.

Юрист действительно оказался на славу, опуская глаза и направляя зрачки на носок своего сапога, а заодно вынимая из кармана и распространяя по своему узкому лицу чистый белый носовой платок, он сказал:

— Налог платится тогда, когда договор регистрируется.

Адлер:

— Значит, можно его не регистрировать?

Блюм:

— Совершенно ясно.

Адлер (ко мне):

— А Вам все равно, как платить?

— Все равно.

— Самое лучшее — просто из кармана в карман, — заметил юрист, опахивая лицо душистым платком и элегантно сминая его — опять в карман.

Тут начались предположения о тексте договора. Мы назначили ближайшее свидание на 27.XI.35 г.

Блюм галантно проводил меня до выхода, подал пальто. Мы еще «пополоскались» с ним во взаимных комплиментах и расстались.

Завтракали с Рубакиным. Его жена изрядной помехой была и стесняла его.

Отдохнув, пошел гулять. Встретил Эльзу Триоле (жена Арагона).

Эта маленькая рыжая веснущатая женщина с глазами, как топаз, говорила, что Арагон в трагическом положении: он, организатор и руководитель ассоциации революционных писателей[163], оказался без денег и только с долгами. Ему никто не помогает. Деньги для Междунар[одного] объединения писателей зажал André Malraux[164]. «Humanité»[165] не печатает даже объявлений. A Vaillant-Couturier[166] — очень культурен сам, но он хотя и редактор, но без всякого влияния в «Humanité». Его никто там не слушает. Если к январю не будет денег, AEAR придется ликвидировать.

«Humanité» раньше не отводила вовсе места культуре. Теперь газета улучшилась и имеет специальную страницу для культурных вопросов.

Пишу эти строки, а под окном во дворе опять бедный шарманщик играет!

Вечером был у меня Рубакин. Он произвел на меня немного странное впечатление. Даже к себе не приглашал на этот раз. Что с ним?