Прожорливое время

В данных обстоятельствах это очень нелегко.

Свободной рукой Найт проверил карманы. Пусто. Из чего следовало, что тюремщики забрали у него бумажник и теперь им известно, кто он такой. Ничего хорошего в этом не было. Томас пощупал плечо. Оно болело, но кровь сквозь рубашку не проступала.

Найт разглядел стальную дверь. Помещение было просторнее, чем Томас представлял себе тюремную камеру, в одном углу стояли две бочки, но в остальном оно идеально подходило для этой цели. Окна отсутствовали, дверь выглядела прочной. Так что выбраться отсюда Найт не смог бы, даже если бы не был прикован к кровати.

Поэтому он стал ждать, мысленно проигрывая то, что произошло в подземелье, осторожно приближаясь к воспоминанию о мертвом виноделе, или кем он там был, словно снова медленно подходя к его трупу. Томас не чувствовал особого огорчения по поводу смерти человека, которого он совсем не знал, только смятение и ужас, вызванные обстоятельствами его гибели, а также определенные опасения относительно того, что это может означать для него самого. В конце концов, тот, кто так обошелся с мужчиной в ботинках с пряжками, может так же прикончить и Найта.

Вот только, конечно, с ним давно уже могли бы так поступить.

Обдумав это, Томас смог найти два возможных объяснения. Если его оглушили те же типы, которые убили американца, то он, Томас, им зачем-то нужен живой. Это, вероятно, имеет какое-то отношение к тому, что ему придется сказать, когда тюремщики наконец придут.

Если же американца убили не они, значит, в этих подземельях скрывается еще кто-то.

Смерть винодела поставила Томаса в тупик. Если это был тот самый человек, который бродил во дворе его дома ночью после убийства Даниэллы Блэкстоун, значит, между ними есть какая-то связь. Томас представил этого человека таким, каким встретил его в Реймсе. Уж не проверял ли тот, помнил ли его Найт по погруженному в темноту саду в Ивенстоуне? Вероятно, винодела позабавило, что Томас даже не догадывается о том, что они уже раньше встречались и дрались. Эта мысль выводила Томаса из себя, усиливала ощущение того, что ему здесь нечего делать, он ничего не знает и лишь вслепую мечется от одной неприятности к другой.

В конце концов одна из них станет для него последней.

Поэтому Томас гадал, как подготовиться к тому, что принесет неизбежный разговор, сколько времени он пробыл без сознания. У него не было часов, поэтому Найт точно не мог сказать, давно ли пришел в себя. Пять минут назад? Десять?

Чем больше времени проходило, тем конкретнее Томас терял ему счет. Только отсутствие чувства голода и желания сходить в туалет позволяли кое-что понять. То, что казалось пленнику несколькими часами, на самом деле, вероятно, ограничивалось всего одним. Иногда Найту казалось, что он слышит доносящиеся из тоннелей шаги и обрывки разговоров, однако на его призывы, выкрикнутые на плохом французском, ответа не было. Да он и не представлял, кого звать. Пожалуй, все те, кто мог его услышать, и так знали, что Томас здесь.

Один раз свет заморгал. Найт уставился на лампу, усилием воли призывая ее не гаснуть, глотая комок горькой паники, подступивший к горлу едкой кислотой. Лампа загорелась снова, тускло, но ровно. Томас неотрывно смотрел на нее целых пять минут, до тех пор, пока не убедился в том, что она будет светить и без его внимания, и только тогда отвернулся.

Он сидел на кровати, чувствуя, как на него давит глупость и бессмысленность всего происходящего. Дилетант бродит среди трупов, которыми оказывается усеян весь его путь. Томас подумал о Дэвиде Эсколме. Найту следовало оставить все в покое и отправиться в Токио. Черт побери, откуда Дебора может знать, что нужно Куми? Она с ней даже никогда не встречалась.

Операция прошла хорошо, назначен курс облучения. От него у людей выпадают волосы? Или же это происходит от химиотерапии? Только теперь до Томаса постепенно стало доходить, что он ровным счетом ничего не знает о раке. Это было одно из тех слов, от которых он всю свою жизнь спасался бегством, как будто они исчезнут, если их не замечать. Ему и в голову не приходило, что такая беда может стать реальной, подкараулить человека такого же возраста, как он или Куми. Ей еще не было сорока, у нее в семье никто не болел раком. Конечно, умом Томас понимал, что такое возможно, но прочувствовать своим нутром, ухватиться так, как можно потрогать саму опухоль, твердую и растущую настолько быстро, что это буквально чувствуется… Нет. Разве такое возможно? Как жить, сознавая, насколько быстро всему положит конец собственное тело, превратившееся в самого страшного врага себя самого?

Стоп.

Хватит. Довольно.