Прозрачная женщина (сборник)

– Займись-ка соседями, – попросил я Леденцова. Удивила несовременная бедность. Деревянная кровать, по-моему изъеденная жучком; ветхий шкаф, в котором почти ничего не висело; голый пол без единого коврика или хотя бы половичка; крохотный телевизор из старых моделей, давно снятых с производства... Пачка «Огоньков». Настольная лампа, укрепленная на спинке кровати, при свете которой Анищин, видимо, читал «Огонек», – вместо абажура наверчена плотная бумага, пожелтевшая от накала лампочки. А выше темнели корешки старинных изданий: полки шли почти до потолка, скрашивая не только бедность квартиры, но и придавая самой смерти какую-то мудрость.

– Интересно, что это? – спросил я эксперта-криминалиста, увидев сооружение на стуле у изголовья, состоящее из стеклянной колбы, горлышка от бутылки и толстой проволоки.

– Самодельный кипятильник.

– Проще в чайнике...

Эксперт пожал плечами и кипятильник сфотографировал.

– Видимо, чтобы подогревать, не выходя на кухню, – предположил Марк Григорьевич, судебно-медицинский эксперт.

– Разве так далеко? – не понимал я.

– Если болят ноги... – задумался Марк Григорьевич.

Я осмотрел квартиру, как обязывал закон. Расположение мебели, состояние запоров окон и дверей, следы и отпечатки... Рядом с кухней была маленькая безоконная комнатка в три квадратных метра, которая меня восхитила: тисочки и электроплитка, всякие рубанки и фуганки, полки с инструментами и деталями... И все в хозяйском порядке, словно здесь жил другой человек, не позволивший бы себе соорудить кипятильник из бутылочного горлышка. Но эксперты скучали, не усматривая никаких признаков убийства, – они тоже обладали интуицией. Лишь понятые, две пожилые женщины, с молчаливым ужасом смотрели на удавленника. Они были правы, эти женщины-понятые. Убивают зачастую так внезапно, что жертва не успевает осознать свою гибель; если и без внезапности, то все равно у жертвы нет времени проникнуться чувством смерти; во всех случаях жертва до последней секунды надеется и в свою гибель не верит. Поэтому я думаю, что убитый не переживет и доли того, что переживает самоубийца, – добровольность смерти, ее неизбежность, страх и услужливое воображение, рисующее твой собственный труп... Марк Григорьевич давно торопил меня взглядом. Я подошел к кровати, и мы начали осмотр тела. Восковое, почти прозрачное лицо было таким маленьким, что я бы не удивился, если бы под пиджачком не оказалось никакого тела. Но оно желтело, как у мумии.

– Что это? – удивился я.

– Дистрофия.

– От чего?

– Скорее всего, от недоедания.

– Может, болезнь?

– При вскрытии узнаем.

Марк Григорьевич уже приготовился диктовать про стрингуляционную борозду и зрачки, про форму грудной клетки и трупные пятна... Но я смотрел на стол, где лежало пятьсот сорок семь рублей, обнаруженных в шкафу, в портфеле. Недоумение повело меня на кухню, которую я уже осмотрел, и в холодильник заглядывал, но ничему не удивился, потому что не видел тела старика. Впрочем, удивился: размеру холодильника, маленького, как коробка из-под шляпы.

Я распахнул его вновь – там стояла лишь полувысохшая банка с горчицей.

Мы работали. Марк Григорьевич диктовал свою часть протокола, криминалист тихо шуршал где-то под столом, понятые деревянно смотрели на обнаженный труп... А у меня стояла перед глазами сиротливая банка горчицы.

– Видимых телесных повреждений нет, кости лица и черепа на ощупь целы, – заключил судмедэксперт.

Поза и состояние трупа типичны для самоубийства, – добавил бы я. Анищин не удавился: он все-таки повесился, сунув голову в высокую петлю, и как бы лег в нее, касаясь кровати лишь пятками. Но зачем потребовалась петля этому изможденному телу, которое вскоре умерло бы само по себе от истощения?

Вернулся Леденцов.

– Сергей Георгиевич, Анищин выходил на улицу очень редко, а последнее время вообще не выходил. Ни с кем в доме не знался. Про его родственников никто не знает.

– Ни родственников, ни друзей, ни знакомых?

– Видели, как к нему похаживала какая-то женщина.

И Леденцов протянул мне бумажку с фамилией и номером телефона квартиры свидетельницы.

– Вот так находка, – сказал криминалист, выползая из-под кровати.

Он передал мне три толстых блокнота в полихлорвиниловых обложках. Я открыл один и на первой странице прочел крупное заглавие: «Дневник Анищина Ивана Никандровича для текущих мыслей». Почему блокноты лежали под кроватью? Я догадался... Они не лежали под кроватью, они лежали на кровати, оставленные Анищиным для того человека, который придет к трупу. Может быть, для меня, для следователя. За кровать дневники свалились при конвульсиях. В них и ответ. Впрочем, я немало перечитал дневников самоубийц и преступников, в которых ничего, кроме пустячных описаний, не было.

2