Прозрачный старик и слепая девушка

Эмери всегда завидовал умению младшего братца засыпать быстро и при любых обстоятельствах — в шуме, на неудобной постели, после тревог и волнений. Сам Эмери редко погружался в сон вот так, сразу, подобно юному зверьку: перед тем, как утонуть в небытии, он подолгу перебирал в памяти события минувшего дня, останавливаясь то на одном, то на другом, и последним, что он обычно слышал, была тихая музыка, в которую преобразовывалась главная музыкальная тема дня.

Особенно же позавидовал Эмери своему брату наутро, когда ни свет ни заря их разбудил человек по имени Фоллон. Это был доверенный слуга и неизменный посланец их дяди, господина Адобекка.

Если говорить совсем точно, господин Адобекк приходился молодым людям не дядей, а двоюродным дедушкой. Он был младшим братом их бабки, госпожи Ронуэн.

Адобекк слыл человеком эксцентричным и вместе с тем могущественным. По слухам, много лет назад ее величество правящая королева оказала ему честь и взяла в свою постель. Королева неизменно окружала себя фаворитами, однако о том, кто на самом деле является ее любовником — и наличествуют ли таковые в действительности или же все разговоры о пылкой страстности ее величества не имеют под собой основания, — этого не знал никто. Те, кто, возможно, побывал в ее объятиях, упорно молчали.

Сейчас господин Адобекк служил королевской семье в качестве главного конюшего. Много веков эта придворная должность оставалась сугубо мирной; однако в случае войны именно главный королевский конюший должен будет возглавить гвардию и заменить королеву на поле боя в качестве полководца.

В родовом замке своей семьи господин Адобекк появлялся довольно редко, хотя о нем почти постоянно велись разговоры. Вообще дядя Адобекк был персоной загадочной и всегда живо волновал воображение братьев. Родственник, занимающий столь важный пост при дворе, представлялся им чем-то вроде персонального божества, принадлежащего семье.

Сам замок считался собственностью госпожи Ронуэн, бабушки. После ее смерти он перейдет к Эмери (о будущем Ренье никогда не говорили с такой определенностью, хотя бастард не сомневался в том, что семья не позволит ему пропасть и позаботится о нем так же тщательно, как и о законном отпрыске). Господин Адобекк владел несколькими деревнями. Всеми делами на землях Адобекка ворочали управляющие. Адобекк не сомневался в том, что эти наемные господа — сущие жулики; однако приехать в деревни и разобраться самолично, что там и к чему, дядюшке было недосуг.

«Я даже представить себе боюсь, что из такой поездки может выйти, — признавался он старшей сестре при ее муже и внучатых племянниках. — У меня мороз по коже при одной только мысли об этом! Как подумаю: набегут крестьяне, начнут тайком друг от друга жаловаться — на управляющего, на налоги, на соседа, который потравил их посевы, на непогоду, на неудачное замужество дочки... Хоть сразу садись на лошадь да давай деру! А неурожаи? Мне лучше простить им все эти неустройки... как это называется? Неустойки по платежам. В общем, как-то так. Недостачи, в общем. Да, лучше простить недостачи, чем разбираться, кто в чем провинился. А старосты, а управляющие? Вечно лезут с этими списками: тех высечь, этим потребно вспомоществование... Пусть уж делают, что хотят, а мне денег хватает».

Денег дядюшке действительно хватало, поэтому он и баловал племянников: время от времени присылал к ним Фоллона с увесистым мешочком. Фоллон являлся всегда важный-преважный, с таким видом, будто выполняет чрезвычайно серьезную миссию. Будто от этой миссии зависит благосостояние Королевства.

По непонятной причине Фоллон избирал для своих появлений самое неудачное время: например, через час после рассвета. Он не вступал с молодыми господами в длительные беседы, разве что господин Адобекк приказал ему что-нибудь у них выяснить. Оставлял деньги, письма, иногда — новые нотные тетради для Эмери или швейные нитки модных цветов для Ренье, который, как и многие мужчины в Королевстве, увлекался вышивкой. А затем отбывал, безупречно вышколенный слуга, и братья тотчас забывали о Фоллоне — до следующего раза.

Ренье проснулся от того, что старший брат легонько постукивает кувшином с холодной водой его по лбу.

— Ты что?! — Ренье дернулся, вскочил и вышиб лбом кувшин из руки Эмери.

Холодная вода плеснула в широком горлышке — влево-вправо — и окатила теплую со сна щеку Ренье.

— Ой, за шиворот!.. — вскрикнул он. — Ты с ума сошел?

— Приехал Фоллон, — сказал Эмери. — Привез письма.

Ренье сел в постели, обтер лицо о подушку, вздохнул.

— Ты — отвратительный, безжалостный, злобный... — Он подумал немного и построил обвинение чуть иначе: — В школе палачей ты был бы на лучшем счету.

— Рад это слышать, — сказал Эмери. — Потому что ты — отвратительный эгоист. Желаешь спать, когда твоего превосходного старшего брата беспощадно разбудили и, не ведая к нему сострадания, вручили очередной баул с деньгами.

Ренье вздохнул. Эмери вздохнул. И день начался — по меньшей мере на три часа раньше, чем они рассчитывали.

Кроме денег, Фоллон привез обстоятельное письмо от Адобекка.