Прозрение

Взгляды их встретились. Молодой замотал головой и спасительно прикрыл лицо ладонями.

— Кому сказал! — Кудлатый зловеще матерился. — Добей ее! Ванька!..

* * *

В палату вошла тетя Дуня. Шаркая тапочками, она приблизилась к кровати.

— Тетя Дуня… Домой хочу, домой, — простонал Крапивка. — Пусть меня выпишут.

— Нашкодил, а теперь в кусты. И как тебя угораздило профессора бандитом обозвать? Тебе он сторонний человек, а мы его столько лет день в день знаем! Откуда в тебе зло притаилось? Разве доброму человеку придет в голову сказать такое? Да нет, горе всегда утишивает, а ты… Чего молчишь?

— Я правду сказал!

— Ни стыда у тебя нет, ни совести! Да профессора Ярнева весь город, вся страна знает!

— Он Проклов, а не Ярцев.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После бессонной ночи Ярцев окатил себя холодным душем и раньше обычного направился пешком в клинику. Вчера он на работе не был.

Улицы оживали не сразу. Вначале по широким тротуарам изредка шли одиночки, затем появились очереди у газетных киосков, постепенно собирались люди у остановок городского транспорта, а вскоре тротуар стал тесным — людской поток устремился к станции метро.

Еще вечером мысль о том, чтобы поговорить с Крапивкой, представлялась абсурдной. Из множества доводов «за» и ««против» он выбирал те, что исключали смысл такой встречи. А сегодня утром, — видно, не зря говорят, что оно вечера мудренее, — Дмитрий Николаевич ощутил отчетливую необходимость в разговоре с Крапивкой.

Подойдя к клинике, Дмитрий Николаевич замедлил шаги.

«Кто еще знает о случившемся?» — подумал он.

Но все, кого он встречал в этот день, были, как всегда, почтительны и приветливы.

Дмитрий Николаевич вошел в палату. К счастью, соседей Крапивки не было.

— Здравствуйте, Федор Назарович, — сказал он.

— Здравствуйте, — ответил Крапивка, дрожащей рукой отставив стакан чаю. И с опаской спросил: — Скоро меня выпишут? Или теперь задержат?

— Почему же?

— Да теперь всякое может быть, — пробормотал Крапивка. — Только не могу я больше. Разве я виноват? Душа не стерпела, все увидела. Сами уговорили делать операцию. Я не хотел. Вы настояли. — Он умолк, всем видом показывая, что говорить больше не желает.

— Кого вы увидели? Вы уверены, что не ошиблись? — спросил Дмитрий Николаевич и сел на стул, давая понять, что разговор только начинается.

Крапивка резко повернулся. С напряжением всматривался он снова в лицо Ярцева.

— Все так… — Он шумно вздохнул. — Честное слово, Ванька Проклов.

— Допустим, похож. Что из этого следует?

— А он и есть, который от суда сбежал.

— Федор Назарович! Сказать можно все что угодно.

— Вот как вы рассуждаете, — устало произнес Крапивка. — По-вашему, выходит, все неправда. И глаза мои врут, и я с ними заодно? — И вдруг встал, подошел к кровати, вынул из-под матраца пухлый старенький бумажник. — Здесь про мою жизнь все сказано. И про Ванькину Проклова имеется. Здесь документы, а не слова. — Он раскрыл бумажник. Правый кармашек был набит разными бумагами, а левый был тонким.

Крапивка вынул оттуда две странички, сколотые булавкой. Линии сгиба уже протерлись, видимо, они побывали во многих руках. Он пытливо осмотрел бумагу, но, не доверив взгляду, привычно потрогал пальцами каждый листик и булавку, словно хотел убедиться, что в руках у него нужный документ.

— Тут частное определение суда, — Крапивка ткнул пальцем в типографский бланк и, перевернув страницу, коснулся поблекшей печати. — Можете прочитать…

— Зачем?

— Вы хотели документ. Вот он.

— Нет уж, сами читайте. Вы теперь зрячий.

Крапивка развернул листок и скорее по памяти, чем по тексту прочитал частное определение, в котором суд просил отдел народного образования ускорить прием Феди Крапивки в детский дом. В конце была выписка из приговора суда, где указывалось, что родители Феди Крапивки убиты бандитами.

Прочитав, Крапивка не спрятал бумажку, а оставил ее на столе, явно рассчитывая, что Дмитрий Николаевич захочет посмотреть ее.

Но Дмитрий Николаевич, склонив голову, не двигался.

— Бражко и Гнилова суд приговорил к расстрелу. А Проклов сбежал. Объявили розыск беглеца. И совсем это не вранье! Так все случилось. Я на всю жизнь побратался с горем! Знаю его на вкус, на запах и на ощупь! Зачем же мне на других беду наводить? Вы мне скажете — это ж когда произошло? Тридцать пять лет назад! А я лицо Ваньки все вижу. И опять смотрю на вас — он!

— Федор Назарович, почему вы прямо не спросили меня: было такое или нет?

Крапивка сердито ответил:

— Ну, спросил бы я… Любой отрекаться станет. Какой вам смысл подтверждать?

— Откуда такая уверенность?

— Был я на том суде. Видел двоих, которых поймали. А третий — Ванька Проклов — сбежал. На дороге нашли тогда ремень с выцарапанным именем: «Иван Проклов».

— А может быть, его давно поймали и рассчитались с ним? И нет его, Проклова, больше на земле. Нету! — Впервые Дмитрий Николаевич повысил голос: — Чего вы добиваетесь?