Прозрение крота

– А Грант, собака, тут как тут: "Шу-шу-шу!.. Шу-шу-шу!" И на тебе, Рыжий, приговор: к Огненному Столбу тебя, Рыжий, за то, что мальчишку упустил… Ты не баба, Рыжий, бабу бы мы еще, может быть, и простили бы, потому что баб у нас мало, а баба рожать может, ей только мужика нормального дай, а без тебя, Рыжий, поселок переживет – охотников хватает, да и дочка твоя без тебя скорее родит, а то ты все кого-то ищешь ей, подбираешь все, и тот тебе не по нраву, и этот не подходит… Ну, думаю, все! – принесли, положили, возврата уже нет, а тут ты, парень, как Бог тебя послал… А это девка твоя? Ничего девка. Симпатичные вы ребята, только бледные да хилые… Господи! – простонал он вдруг. – Неужели же это правда?!

Наташка с любопытством смотрела на этого странного дядьку, а потом вдруг спросила Ивана:

– А что за девчонку он к тебе вел?

– Это он так, – сказал Иван, и Мозли тоже забормотал: – Это я так, к слову…

Значит, вот он и есть, Огненный Столб, думал Иван. Значит, сюда хотел отправить меня вчера Грант. Жертвенное место у них здесь… Если ты провинился и если ты не женщина, которая может рожать, – к Столбу тебя… И если ты только что появившийся на свет ребенок и вся твоя вина (и не твоя даже!) – в том, что ты родился уродом – к Столбу тебя… И даже если ты женщина, но в силу каких-то причин бесплодна – к Столбу тебя… Нечего тебе хлеб даром есть, освободи место у стола…

А чего же ты хотел, сказал себе Иван. Чтобы люди, принужденные жить по звериным законам, жили по каким-то другим, светлым и гуманным?.. Чтобы черви жили по законам бабочек?.. А сам-то ты давно ли узнал эти светлые и гуманные законы?.. Да и не узнавал ты их, а просто тебе о них рассказали. По доброте душевной или по злому умыслу – даже этого ты толком не знаешь… Может быть, ты просто заводная игрушка в руках двух людей, знавших мир до катастрофы. Завели тебя ключиком, ты и побежал. И мчишься ты, по разумению своему, куда глаза глядят. Но детеныш крота бегает по тем ходам, которые вырыл в земле его папа…

Ну и что, думал Иван. Вот пусть крот и ходит по норам. А я не крот, я человек… И уж если ткнули меня физиономией в грязь и сказали, что это отвратительно, и понял я, что это отвратительно, то пусть будет хоть миллион причин существования этой грязи, я все равно не скажу, что тут хорошо. Даже если сам буду вынужден жить в ней…

Подожди, подожди, говорил он себе. Ты так любишь мир, который был до катастрофы, ты так желаешь если не возвращения его, то хотя бы чего-либо ему подобного… Но разве не мир этот виноват в том, что появился Черный Крест, разве не он виноват в том, что уже второй век немногие уцелевшие люди живут по звериным законам?..

Да, думал Иван, он виноват в этом, все верно. Но ведь это не значит, что мир был плох. Потому что тогда у людей было право выбора… Человечество всегда должно иметь право выбора. Это как зеркало, в котором человек может увидеть себя: каков я… Вот почему я и хотел взорвать свой мир – наконец-то, я это понял. Ведь только неправильный выбор привел к тому, что человек перестал быть человеком и превратился в раба судьбы, вынужденного ползать по раз и навсегда вырытым норам. И значит, надо вернуть человеку право выбора…

Все это верно, говорил он себе, но ведь ты, даже сделав свой выбор (представилась в жизни такая возможность!), все равно остался рабом. И пусть ты даже станешь властителем Приюта, но править тобой все равно будет Черный Крест – злое дитя того времени, которое ты так любишь. Так нужна ли такая жизнь и не лучше ли сразу?..

Нужна, думал он, и не лучше. Потому что одно у меня не отнимет никто – выбор между равнодушием и ненавистью. И если до сегодняшнего дня я и не любил Черный Крест, но воспринимал его как нечто изначально заданное, как грозу, например, или как землетрясение, то теперь я его ненавижу, и буду ненавидеть всегда, и детей своих воспитаю в ненависти к нему, и внуков, и всех окружающих меня людей, и когда-нибудь эта ненависть знать себя даст!..

Наташка видела, как корежит Ивана. Как сначала он улыбался и слушал рыжего охотника. Как потом помрачнел и согнулся, будто на плечи ему взгромоздили непосильный груз. И как медленно, с трудом выпрямился и с вызовом посмотрел в небо. Тут он вздрогнул, обернулся, и Наташка увидела его расширенные от ужаса глаза.

– Крест! – тихо сказал он. – Почти в зените… Проворонил… Проклятое солнце!

И Наташка посмотрела вверх и вдруг увидела, что с серых небес смотрит на них мертвый глаз, острый, равнодушный, беспощадный, и даже не на них он смотрит – не на нее, застывшую в оцепенении, и не на этого рыжего старика, которого она вчера так сильно напугала и который так и не понял ничего, как и сейчас ничего не понимает и все что-то бормочет – а смотрит он прямо на Ивана, и понял уже все Иван, сумасбродный, равнодушный к ней человек. И она тоже поняла, что этот мертвый беспощадный глаз – последнее, что она видит в жизни, и не станет сейчас ее, и не станет сейчас рыжего, и не станет сейчас его, сумасбродного, равнодушного, любимого человека…