По утрам он прежде всего ставил самовар, всегда блестевший медальной грудью, — его он чистил зубным порошком.
Солнце погляделось в самоварное зеркальце. День обещал быть ведренным и жарким.
Хромов вышел из погребка с тарелкой творога, посмотрел на реку. Там, не сняв халата, бродил по берегу Дмитрий Николаевич. И, не сдержавшись, Хромов крикнул ему:
— Дмитрий Николаевич! Да скиньте вы халат! И айда на тот берег! Погоняйте кровь как следует. Разве можно так! Я Андрею Василичу пожалуюсь!
— Вот он я, — отозвался Останин, вышедший на крыльцо. — В чем дело?
— Не был Ярцев таким! — Хромов подбежал к крыльцу. — Неужто нельзя помочь? Что за хворь привязалась?
— Все от усталости… Пройдет.
На велосипеде подъехала к калитке почтальонша Катя — зардевшаяся, с капельками пота на лице. Передала Хромову письмо для московского профессора. Так она величала Ярцева, хотя прекрасно знала, как его зовут. И тут же, вскочив на седло, умчалась.
Хромов взял конверт.
— Может, хоть это его обрадует?
Пришел Дмитрий Николаевич, взял письмо.