Прозрение. Спроси себя

— Как жена-то вас любит… А моя вот ушла. И дочку к себе забрала. Извини, дескать, Роман, вся любовь кончилась. Нынче ведь наоборот — не мужики на развод подают, а женский пол. Вот и моя такую инициативу проявила. Конечно, у меня дружки, кореша. И сам еще поджениться могу. Но обидно.

— Я вас понимаю.

— Нет, не поймете. Как так: я люблю, а у ней любовь взяла и кончилась? Ежели была, ее хранить полагается. Так или не так?

Ночью, впервые за несколько минувших суток, Дмитрий Николаевич крепко уснул. Как провалился.

Его не разбудили медсестры и врачи, входившие в палату, суетившиеся у соседней кровати, не разбудил скрип железной каталки, на которой Романа Павловича Костюка увезли в отделение реанимации.

Проснувшись, Дмитрий Николаевич случайно обернулся и увидел у противоположной стены заново перестеленную койку — желтый прямоугольник одеяла и несмятую белизну подушки. Это было как внезапный удар.

Стрельцов, появившийся на обходе, тоже глянул на пустую койку. Поморщился.

— Ничего мы не могли, коллега. У него позади и кессонная болезнь, и травма позвоночника, и масса других хвороб. Вы-то знаете, что иногда все мыслимое и немыслимое сделано, а результат — нуль. Что же касается вас, считайте — вам повезло. Задерживать не собираюсь. Звоните Елене Сергеевне, пускай забирает. Что не радуетесь?

— Как-то… неожиданно…

— Сказать по секрету? В своем деле вы… ну, одним словом — Ярцев! Легенда! А вот больной из вас никудышный. Я ведь, холера ясная, все вижу и понимаю. Бросьте-ка самоедство, отправляйтесь куда-нибудь на зеленый кислород! Бабье лето на дворе, благодать. А через месяц и за работу свою приметесь. Сколько людей-то вас дожидается!

Ехать в какой-либо санаторий Дмитрий Николаевич отказался. Коротко объяснил Елене Сергеевне, что чем меньше будет народу вокруг, тем лучше.

Елена Сергеевна подчинилась, сняла домик в дачном подмосковном поселке.

Летний сезон кончился, большинство домов уже пустовало. Лишь по выходным дням кое-кто из соседей приезжал да тянулись к близкому лесу вереницы грибников с корзинами.

Вскоре обжились, попривыкли. Хорошо тут было — чистейший воздух, покой, осенняя красота берез и рябин. По утрам на открытую форточку садились синицы, заглядывали в комнату, никого не боясь, прямо как в сказке.

И единственное, что тревожило Елену Сергеевну, было странное поведение мужа. Нет, он не жаловался на боли, на слабость, на недомогание; у него исчезли страх и нервозность, которые так были заметны в больнице. Но сейчас ему все сделалось безразличным.

Он двигался как-то механически, равнодушно ел, что давали, равнодушно смотрел вокруг себя.

— Митя, поставить тебе раскладушку вот здесь? Под рябиной? Смотри, как ягоды на солнце светятся!

Дмитрий Николаевич молча кивал, соглашаясь. И недвижно, безучастно лежал, пока кто-нибудь не приходил за ним.

Поначалу Елене Сергеевне казалось, что он постоянно погружен в свои мысли и от этого все безразличие к окружающему.

— О чем задумался, Митенька?

— Я не задумался.

— А что же?

— Ничего.

И вправду, когда она заглядывала ему в глаза, в них была пустота. Будто их изнутри, как стекла в окне, замазали известкой.

— Митенька, я иду на рынок. Тебе купить что-нибудь?

— Нет.

— Ты скажи, чего тебе хочется, Митя!

Молчание.

Елена Сергеевна возвращалась с рынка; на полдороге хлынул проливной дождь. Был он уже по-осеннему холодный, и она вся продрогла, пока добежала до дому.

Дмитрий Николаевич лежал под рябиной на раскладушке. В том же положении, в каком его оставили. Дождевые струи хлестали по его лицу; потемнели насквозь промокшие плед и пижама.

Елена Сергеевна бросилась к нему, она решила, что он без сознания, что он мертв.

Он поморгал, медленно провел рукой по лбу. Ни чего не выражающие глаза уставились на Елену Сергеевну.

— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?!

Он механически поднялся, механически пошел по дорожке к крыльцу. Сквозь мокрую пижаму проступали костлявые плечи. Тонкая шея безвольно опущена, голова качается при каждом шаге.

Елена Сергеевна заставила его раздеться, растерла полотенцем, уложила под два одеяла, напоила чаем с малиной.

— Завтра же мы уедем в город! Ты слышишь?

— Зачем? — равнодушно спросил он.

— Ты болен!

— Я здоров.

— Но так нельзя, так не может продолжаться!

Он отвернулся к бревенчатой стене и затих. Не шевелился, будто уснул, но Елена Сергеевна знала, что он не спит.

— Митенька, милый!

— Оставь меня в покое, — произнес он бесцветным голосом.

Елена Сергеевна не знала, что предпринять. Она вызвала Марину, чтоб та дежурила возле отца, а сама уехала в город. Металась от одного врача к другому, подняла на ноги всех знакомых. Чуть ли не ежедневно возила к Дмитрию Николаевичу и рядовых специалистов, и светил.