Прозрение. Том 2 (СИ)

Эйгую становилось всё «веселее». Глаза министра затянуло плёнкой, он неловко ухватил стакан и опрокинул его на бумаги.

Зелёненький телохранитель пискнул, подскочил к Эйгую. Один из алайских генералов нехорошо зыркнул на Херрига, но тот был невозмутим в непробиваемой имперской тупости.

Он даже представить себе не мог, что параллельно совещанию в зале происходит что-то ещё. Невидимое для него, но очень опасное.

Эйгуй оттолкнул телохранителя и не мигая уставился на меня.

Я не принял дуэли и продолжал «раскачиваться», раскидав восприятие по максимально возможному объёму.

— Пока мы ожидаем командующего армией Юга лендсгенерала Макловски, предлагаю предварительно определить спорные пункты договора… — бубнил секретарь.

Амплитуда маятника нарастала медленно, но неотвратимо, и алайский министр правильно оценил ситуацию. Медлить он больше не мог.

— У меня есть свидетель, — зарычал Эйгуй, перебив докладчика. — Свидетель того, что никакого лендслера вы не дождётесь!

В зале стало тихо. Не в плане внешнего шума, наоборот — защёлкали растерянные алайцы и загомонили наши. Но тишина возникла внутри движения, поглотив накатывающуюся «волну».

Когда сталкиваются два агрессивных эгрегора человеческих групп, вспыхивает конфликт и между его носителями.

Если в увольнительной две группы разгорячённых спиртным бойцов столкнутся в баре, между ними легко вспыхнет искра, и драки скорее всего не избежать.

Но там эгрегоры «качаются» беспорядочно.

А вот когда за разнонаправленным движением стоит воля умелых двуногих, опытных и умеющих держать эмоции в узде, при столкновении эгрегоров вы попадёте в глаз урагана, и наступит штиль.

Ответный накат поглотил мою волну, и вся воля в зале угасла.

А потом стальные створки дверей разошлись с утробным ворчанием, и в зал вступил неудавшийся регент дома Аметиста Ингвас Агосдел Имэ.

Он выглядел отдохнувшим.

Но… кем нужно быть, чтобы расслабиться в алайских гостях?

Тут ты или жрёшь с ними человечину, или воля твоя родилась задолго до тебя самого, в прошлых ещё поколениях. «И ты тот, кто тебе суть».

Может, я не очень точно перевожу сейчас с экзотианского, но именно этой фразой отражают подобное состояние духа в эйнитских философских трактатах.

Азъ есмь. Состояние осознания себя в бытии.

Я улыбнулся, и губы мои не дрогнули.

Тяжёлая, тёмная радость Имэ столкнулась с моей радостью, прокатилась по залу и ещё долго затухала, отражаясь от толстых стен.

Мне не нужны свидетели.

Свет мне свидетель и Тьма.

Нет у меня добродетелей —

Из сводящих с ума.

Я вдруг понял его, Рогарда, гада этого и провокатора.

Сейчас, в водовороте воль, своей и Имэ, я на миг перестал быть человеком.

Не ощущал ни собственного страха, ни жалости к себе подобным. Стал живой смертью. Свет и Тьма во мне стали всего лишь приливами и отливами свободной воли.

Я был свободен в себе, но это же избавляло меня от всего людского.

Потому что человек — это и жалкое слабое тело, и переживания, страхи, и маленькая любовь.

А вот большая любовь не ведает жалости.

Я очень любил сейчас Имэ. Как любил себя в высшие моменты сосредоточенности на боевой задаче, когда ты готов закрыть собственным «я» какую угодно кровавую брешь.

Я… умер в этот момент. И родился другой. Страшный и завораживающий меня самого. Тот, кто МОЖЕТ, и потому плюёт на слабый человеческий мир.

Меня заливала чужая, ликующая радость. Текучая, как небытие.

Она как антивещество, наполняла меня изнутри и несла в Бездну.

Это была Прелесть. Искушение себя.

Пространство задышало, готовое схлопнуться и поглотить моё изменившееся сознание. Мне было уже всё равно, кто победит — мы или северяне. Я перестал быть частью текучего и живого. Стал иным. Равнодушным.

На миг.

А потом вдруг вспомнил рощицу за эйнитским храмом, ощутил босыми ступнями нагретую солнцем тропинку перед домом Айяны. Телом услышал почти невесомый стук детских пяток по утоптанной земле у крыльца…

И очнулся.

И перегруженный пузырь воль лопнул!

Имэ дёрнуло назад, глаза его дико сверкнули. Что он хотел вот так обрести во мне? Союзника по нечеловеческой воле?

Но я люблю как человек. У меня есть малая, Колин, мои ребята.

Я — живой!

Мы стояли и смотрели друг на друга, пытаясь успокоить бешеную скачку сердец. Имэ ещё и задыхался, у него не было моей физподготовки.

Но вот черты его исказила гримаса отвращения, и он начал говорить.

Первые звуки я не различил. Не перестроился ещё на нормальное восприятие. Слышать и понимать начал с конца фразы.

—…Облечённые властью предатели! Я свидетельствую, что лендсгенерал наземной армии Юга Макловски заключил грязную сделку с высокородными Содружества и отсутствует здесь по причине заговора! Я свидетельствую, что лендсгенерал является наследным лордом Михалом, формально и материально заинтересованным в экзотианском протекторате над землями Аннхелла!

— Кто ты такой, чтобы свидетельствовать? — презрительно бросил Мерис. — Экзотский предатель в алайских тряпках?

Он достал портсигар, выгреб из него целую горсть тоненьких самовоспламеняющихся сигарет. Затянулся, выпустив голубоватую полосу дыма.

По залу волной пошёл царапающий горло аромат: горький, колючий.