Пружина для мышеловки

– Раньше всегда было понятно, куда идти и кому жаловаться, – брюзжал старик Ломакин, который вообще был большим любителем жаловаться и крупным специалистом по наведению жизненного порядка. Все годы, что я работаю на этом участке, он ежемесячно приходит ко мне с жалобами то на одно, то на другое, и каждый раз подробно объясняет, в какие инстанции он бы пожаловался в прежние времена, при советской власти. – Дворники плохо убирают – иди к начальнику ЖЭКа. Нет реакции – иди в райсовет, а если и там не помогают, то в райком. По партийной линии эффект всегда был очень хорошим, секретаря партогранизации ЖЭКа вызывали на ковер, и сразу все вставало на свои места. С партией шутки плохи! Не то что сейчас: никто ничего не боится, ни на кого управы не найдешь. Вот Анатолий Степанович из шестьдесят восьмой квартиры мне рассказывал…

Я временно отключился. Все-таки я прошел неплохую школу с моей мамулей и ее Кошмарными Ужасами и здорово научился слушать вполуха, не теряя нити разговора и одновременно думая какие-то свои мысли или, если позволяла ситуация, читая книжку. Под мерное жужжание старика Ломакина я начал мысленно прикидывать, сколько замороженного мяса для котов осталось в морозильнике и когда нужно делать новые закупки. Можно заскочить в магазин сегодня по пути с работы, но это будет означать, что придется дома резать мясо на мелкие кусочки, расфасовывать при помощи весов на стограммовые порции и каждую заворачивать отдельно в пищевую фольгу. Если бросить весь кусок в морозильник целиком, то при минус восемнадцати градусах он превратится в камень, от которого потом придется откалывать кусочки кайлом или ледорубом. А так я вынимаю стограммовую упаковку, размораживаю ее в микроволновке – и еда для Арины и Дружочка готова. Но перспектива стоять у стола и резать мясо меня почему-то не вдохновляла, болела голова и вообще, сил никаких не было. Пить вредно. Много пить – еще вреднее. Может быть, сбегать за мясом завтра? На завтра, правда, намечены какие-то дела, но… Так когда же лучше, сегодня или завтра?

Решение я так и не принял, потому что внезапно включился в разговор:

– Надо же, и откуда Анатолий Степанович все это знает? – восхищенно поинтересовался я, услышав душераздирающую историю о том, как дело о каком-то нерадивом чиновнике дошло аж до ЦК КПСС, и как с ним там разговаривали, и что именно ему сказали, и кто сказал, и каким тоном, и чем пригрозили, и что он на это ответил.

– Ну как же, Анатолий Степанович работал в аппарате ЦК, разве вы не знаете? Он все знает, – авторитетно заявил старик Ломакин и добавил, многозначительно понизив голос: – И про всех.

К счастью, Ломакин был последним, кто в тот день решил посетить мой околоток, и едва за ним закрылась дверь, я схватил паспорт на дом, в котором проживал «Анатолий Степанович из шестьдесят восьмой квартиры», и посмотрел свои записи. Точно, Дубовицкий Анатолий Степанович, сотрудник отдела административных органов ЦК КПСС с 1972 по 1981 годы. Я не помнил этого, потому что Дубовицким никогда отдельно не занимался, он не был «проблемным», с ним вместе проживали дочь, зять и младший внук с женой, за ним хорошо ухаживали, пылинки сдували, и в моем пристальном внимании Анатолий Степанович не нуждался. В придуманный и организованный мною клуб он не ходил, потому что не был одиноким, дома не скучал и к дополнительному общению не тянулся. Ломакин, кажется, упомянул, что Дубовицкий пишет мемуары, значит, есть что вспомнить. Неужели он и впрямь знал все и про всех? Надо попробовать, попытка – не пытка.

Полоса везенья, начавшаяся с появления на горизонте Шурика Вилкова, простерла свои границы аж до сегодняшнего дня. Анатолий Степанович Дубовицкий оказался дома и в полном здравии (а ведь мне могли бы ответить, что он болен и посетителей не принимает и даже к телефону не подходит), более того, он готов был встретиться со мной прямо сейчас.

Я люблю бывать в домах, где старики окружены любовью и заботой, причем не показной, рассчитанной на получение квартиры в наследство, а искренней, настоящей. Дом Дубовицкого был именно таким, и мне сразу стало так хорошо в этой квартире, что даже головная боль прошла.

Анатолий Степанович провел меня в свою комнату, где на письменном столе лежали книги, старые газеты и рукописные листы (похоже, он и в самом деле пишет мемуары), усадил в удобное кресло, велел младшей невестке, то есть жене внука, принести нам чаю и приготовился слушать. Выслушав же, дробно и глуховато рассмеялся:

– Вы ошибаетесь, молодой человек, все было не так, совсем не так. Никаких высоких должностных лиц, которых нужно было бы покрывать, там не было. Я хорошо помню это дело.

– Почему? – насторожился я.

Почему он хорошо помнит дело тридцатилетней давности, если в нем не было никакой лжи, никаких политических мотивов и вообще ничего особенного?