Пружина для мышеловки

Я обвел глазами комнату и обомлел. Помимо кресла и телевизора здесь стояла широкая кровать, аккуратно застеленная и накрытая золотистым шелковым покрывалом, шкаф для одежды, небольшой диванчик с подушками и шерстяным пледом и два стола. Один – маленький, изящный – стоял в изголовье кровати, на нем телефон, лампа-ночник, стеклянный кувшин с водой, стакан и куча склянок и упаковок с лекарствами, одним словом, это был типичный прикроватный столик не очень здорового человека. А вот большой стол, расположенный рядом с креслом, поразил мое воображение напрочь: он весь был уставлен большими и маленькими вазочками с конфетами, халвой, зефиром, пастилой, печеньем разных сортов. На отдельной тарелке лежали несколько изрядных кусков того самого торта, на который с таким вожделением глядел старик, находясь в гостиной. Надо признать, на том столе, за которым меня собирались поить чаем, разнообразие десертов было не столь изобильным, как здесь, у дяди Жоры. И комната эта была не тесной, и шторы на окнах – дорогими, а уж про мебель я вообще молчу. Даже мне, человеку, далекому от дизайнерских изысков, и то было понятно, что эту комнату обставляли не так давно и не жалея денег.

Истомина стояла рядом, испытующе глядя на меня. А дед, казалось, не обращал на нас ни малейшего внимания, продолжая щелкать пультом и перескакивая с программы на программу.

– Смотрите сюда, – требовательно произнесла она, открывая платяной шкаф и доставая с полки деревянную шкатулку.

Дядя Жора, однако, не настолько был увлечен телевизором, чтобы не заметить этого.

– Зачем ты это трогаешь? – завопил он. – Ты у меня и так все украла, это мое последнее, на похороны отложено. Вот товарищ из милиции, я при нем официально заявляю: ты воровка, ты все у меня украла, оставила нищим и бездомным. У меня было всё! А теперь у меня ничего нет!

Я думал, у меня барабанные перепонки лопнут. Истомина же, казалось, ничего не слышала. Она открыла шкатулку и достала оттуда сберкнижку и пачку долларов.

– Вот, пересчитайте. И посмотрите, сколько лежит на счете.

– Да зачем мне это считать? – рассердился я.

Не хватало мне еще влезать в эту семейную дрязгу.

– Пересчитайте, – твердо повторила она.

Я покорно подчинился. Две тысячи долларов. Открыл сберкнижку и посмотрел сумму.

– Обратите внимание на дату последнего вклада, – велела Истомина.

– Зачем?

– Я объясню. Чтобы не было недоразумений.

Я посмотрел. Последний раз деньги на счет вносились четыре месяца назад. Я сложил деньги и книжку в шкатулку, которую Майя Витальевна снова убрала в шкаф.

– Что это вы там считаете? – требовательно вопросил дед.

– Мы считаем деньги, – холодно и слегка раздраженно ответила она.

– Какие деньги?

– Твои, дядя Жора. Твои деньги. И смотрим твою сберкнижку.

– Что ты там можешь считать? – снова начал кричать он. – Откуда там деньги? Там ничего нет, у меня же все украли. Ты и украла. Ты меня всего обокрала, положила в шкатулку какие-то бумажки и всем показываешь, как будто это деньги. Кого ты хочешь обмануть? Милицию? Не выйдет!

Майя Витальевна тронула меня за руку, и мы молча вышли. Оказавшись снова в гостиной, она тяжело села на стул и обхватила голову руками.

– Что это был за спектакль, Майя Витальевна? К чему все это?

– Дядя Жора – брат моей мамы, он совсем одинокий, у него никого нет, кроме меня. Жена умерла давно, детей не было. У меня есть младшая сестра, она живет в Канаде с мужем, наши родители уехали к ней, вот и получилось, что я – единственная дядина родственница. Он уже очень стар, ему девяносто четыре года, он не может жить один, и мы с мужем взяли его сюда. Дядину квартиру мы сдаем за пятьсот долларов в месяц, все деньги я кладу на его счет в Сбербанке. Не каждый месяц, конечно. Как поднакопится приличная сумма, которую уже страшно хранить дома, – так иду в банк. В последний раз я относила деньги четыре месяца назад. Плата за последние четыре месяца лежит в шкатулке, вы сами видели и считали. Из этих денег я не беру ни копейки, понимаете? Ни копейки! – а ее голосе зазвучало отчаяние. – Я содержу дядю Жору полностью за свой счет. Не думайте, я не считаю это подвигом, это нормально, потому что он всю жизнь был очень близок к нашей семье, он всегда очень меня любил, и я его тоже любила. Он много для меня делал, и я ему всегда буду благодарна за это. Мне не в тягость за ним ухаживать, мне не жалко кормить его и покупать ему лекарства, просто мне очень обидно, когда он каждому встречному начинает рассказывать, как я его обокрала, лишила его квартиры, денег, в общем, всего. Люди же могут поверить, понимаете? У него старческий маразм, сенильное слабоумие, но тот, кто никогда с этим не сталкивался, просто не может себе представить, что эти слова могут быть неправдой. Люди, особенно молодые, которые мало сталкивались с глубокой старостью, начинают думать, что я действительно повела себя непорядочно и что дядя Жора говорит правду.