Прыгун

Он отмел звонок в самый глубокий и пыльный угол подсознания.

Встреча и диалог с Менингитом произвели на него преобразующее воздействие. Он чувствовал себя странно, тяжелый мозг сумасшедшего словно проник в его мыслительное логово.

Самоубийца усиленно мешался в толпе. Но создавалось ощущение, что она не принимает его, отрыгивает. Все спешили по своим делам, тогда как наш герой не был озадачен никакой целью. Он всматривался в пролетающие мимо лица: лица женщин, лица мужчин. Кто-то отвечал взглядом, кто-то раздраженно смотрел сквозь. Иногда начинало казаться, что тот или иной человек знаком, но вскоре он понимал, что это не так.

«…иногда чьи-то мысли, как дробь, что, прострелив твою голову, отвратительно саднит в пронизанном нервными окончаниями мясе беспокойного мозга…»

Влекомый толпой, он спустился в метро, сел в электричку, потрясся в ней, но высокие мраморные своды действовали еще более угнетающе.

В голове демонически ломался голос Менингита. Стало жарко, и самоубийца почувствовал, как спина покрылась тонкой клейкой пленкой пота.

«…эмоциональное состояние — минус 5…»

Человеческие потоки заполнили все ходы и выходы, живая паутина вплела в своей бескрай-ности беспомощное тело самоубийцы. Он безвольно обмяк.

Но вскоре течение вынесло его на поверхность. Там, желая вырваться из пламенных объятий толпы, наш герой вжался в кафельную стену подземного перехода.

Это произошло как раз между двумя просителями, что табличками озвучивали свои чаянья, тогда как каждый из них был занят своим делом. Справа расчесывал огромную собаку маленький мальчик, чисто и хорошо одетый, но, по всей видимости, нуждающийся в средствах. Собака то и дело зевала, обнажая пасть, где могла поместиться часть ее хозяина. Справа сидел безногий, одетый, выглядящий и ведущий себя — безобразно.

«…вписываюсь ли я?..»

Он громко озвучивал свои мысли, отвратительно вонял и явно был не в себе.

Большая кудлатая борода делала его похожим на Карла Маркса, так же много волос, как и у социалистического светила, помещалось на его голове. Некогда модный джинсовый костюм порос пятнами, грязью и критическими потертостями. Деревянный квадрат на колесиках служил средством передвижения. Подле валялись деревянные ручки, которыми инвалид приводил эту конструкцию вместе с собой в движение.

Нищий раскачивался, тряс бородой, шевелил культями, создавая больное ощущение зловещего ритуального танца.

— Бедные, бедные люди! — горланил безногий странную песню без рифмы. — Что же творится за вашими лбами?! Гляжу в ваши напряженные лица, пытающиеся управлять собственным телом и собственной головой. Вы в ужасе от того, что происходит внутри ваших черепных коробок, потому как чувствуете, что все сложнее и страннее… — Безногий захлебнулся в собственном рассуждении, но через отрыжку и одновременный хохот продолжил: —. становятся происходящие там процессы. Они мутируют, из одной крайности ныряя в другую. А самое страшное в том, что вам вдруг становится глубоко симпатична эта самая крайность. Потому как у этой крайности ваше лицо! Я хотя бы лишен одной проблемы — мне не надо думать о ногах! — Истерический хохот распахивал его грудь, а седоватая борода билась о пол. — Кто хочет поменяться со мной местами? Ты?! — вперился он безумным взглядом в Родика. — Давай садись, а мне помоги встать! — Старик, опять утонув в диком хохоте, тем не менее тянул и тянул очень широкую ладонь с длинными кривыми ногтями.

— Нет, — покачал головой самоубийца, чуть отстраняясь. — Боюсь, мне это не подойдет.

«…не мой образ, не мой костюм…»

— А ты попробуй! — Старик пристально шарил глазами в области лица самоубийцы. — Вдруг понравится! — Теперь в голове пронзительно зацарапали мысли старого нищего. — Поменяемся галактиками. Ты будешь управлять моей, а я твоей.

«…едва ли я в твоей найду успокоение, старик…»

— Это не мой мир, — негромко отказался Ро-дик.

— А какой твой? — прищурился безногий.

— Никакой, — не нашелся самоубийца. — По крайней мере свой я не нашел. Меняться нечем.

«…и мой костюм, такое ощущение — не мой…»

— Тогда какая разница — быть в твоем положении или моем?

— Наверное, нет разницы, — пожал плечами Родик.

«…свой я таскаю более двадцати лет, поэтому хотя бы знаю, где расстегиваются пуговицы и ослабляется галстучный узел…»

— Я тоже не нашел свой. — Нищий перестал веселиться. — Поэтому стяжаю всевозможные отсюда. — Он выудил из кармана подозрительную коричневую бутыль и показал самоубийце. —

Это мой поезд туда, — он кивнул за свое левое плечо, — в миры, что за левым плечом. — В грязной когтистой руке небольшая прямоугольная бутылочка смотрелась зловеще. — Ап! — Поезд тронулся, и два больших глотка ушли внутрь нищего. — Иначе никак! Потому что я пробовал — и не хочу… А разница есть…

— Чего не хочешь? — не понял самоубийца.

«…не хотеть чего-то — это уже победа над собой…»

— Ничего, — грустно отозвался нищий. — Чего можно хотеть в моем положении, твою мать?! Должен понимать, раз имея все, не хочешь ничего. Или ты не особо понимаешь, о чем это я? — На бутылочном стекле нацарапано слово, но букв не разобрать.