Прынцик

Галка не слышала, что говорила ему Светлана, но видела, как с лица театральной звезды пропадает извинительно-виноватое выражение, как оно багровеет и раздувается от негодования. Хватая ртом воздух, Шарыгин даже привстал на носки. Галка представила, как он, отделяясь от пола, взмывает к потолку.

Игра? Не игра? Фальшь? Правда?

— Ты все сказала?!

Галка вздрогнула от близкого крика.

— Слушай меня, курица, — Григорий в запале стукнул костяшками пальцев по косяку. — Ты сама выгнала меня. Ты! Две ночи в гримерке! Что ж ты не звонила, когда я спал там? Нет, ты объявляешься сейчас. Видимо, кто-то из нашей сволочной братии стуканул, да? А жить мне где? У Кулибабы — родственники, у Хабарова — жена…

Пальцы его нервно потарабанили по дереву.

— Больная жена, больная! — взорвался он на неслышную ответную реплику. — И мне просто некуда… А Галка вошла в мое положение, и ничего… Нет, и не было…

Он запыхтел, заскрипел зубами, словно мелко перемалывая чужие слова.

Какая экспрессия, отстраненно подумала Галка. Разве так любят? Так рвут все, что можно. Так ненавидят…

— Дура!

Шарыгин успел сообразить, что аппарат чужой, а так бы махнул об пол, и поминай, как звали. Мобильник подрагивал короткими гудками.

— На, — Григорий отдал Галке телефон. — Пошли уже.

Лестничную площадку пятнал свет из окон, находившихся выше на пролет. Под электрощитком белели окурки.

Галка зазвенела ключами.

— Грязно тут у вас, — заявил Шарыгин, поводя плечами. — Вообще грязный район. А связь ловит замечательно, — добавил он желчно.

Дурак ты, хотела сказать Галка, но промолчала.

Засов в паз, ключи — в карман. Можно идти. Но нужно ли?

Сосед, который Прынцик, показалось, появился беззвучно.

— Ой, извините.

Он застыл на коврике перед своей квартирой. В светлой куртке. С сумкой через плечо.

— Ты еще! — взвыл Шарыгин и, ругаясь, потопал вниз.

И Галка, и Прынцик какое-то время недоуменно смотрели, как он, тряся гривой, преодолевает лестничные пролеты, а рука его отмечается на перилах, как будто сжимает чье-то горло.

— Гриша! — крикнула Галка.

— Ну вас всех! — прилетело, кажется, уже со второго или даже с первого этажа.

Задребезжала пружина подъездной двери.

— Извините, пожалуйста, — сказала Галка Прынцику и заторопилась за Шарыгиным вслед, напрочь забыв о лифте.

— Я вам хлеб вечером…

— Хорошо.

Она нагнала Шарыгина на пути к остановке, обогнув здоровенную лужу, из которой торчали щеточки остриженной травы. Театральный лев сутулился, поддергивал ворот, и ему не хватало только раздраженно подрагивающего хвоста.

Шли молча.

Был бы у людей хвост, размышляла Галка, подстраивая свои шаги под Шарыгинские, по нему становилось бы ясно, кто в каком состоянии. Хвост бьет по бокам — человек зол. А если хвост задран — человек счастлив.

И обмануть нельзя.

В автобус тоже сели молча. Шарыгин посмотрел на часы, лицо его сложилось в гримасу.

— Знаешь что, — наклонился он к Галке, обхватившей поручень, — ты мне в следующий раз трубку не давай.

Галка засопела.

— Ладно, ладно, не дуйся, — Григорий дружески пожамкал ее шею. Вот как те перила. — Репетиция, а ты мне Светку…

— А она — мне, — выдавила Галка.

— Значит, планида твоя такая, — деланно вздохнул Шарыгин.

За окном мелькали дома.

Водитель бесшабашно нырнул под мигающий зеленый. Тротуар окатило брызгами. Впереди над расходящимися домами возник шпилек, яростно блестящий на осеннем солнце.

Проспект Победителей.

На следующей остановке они сошли, и двести метров до театра-студии Галка, поотстав, тащилась за Шарыгиным, не понимая, что и зачем делает. Ну, посмотрят ее, ну, покривят губы…

"Трахалась?" — звенело в голове.

Нет, ну смешно же! Если она и рассматривала Шарыгина с этой стороны, то давно. Хотя, надо признать, у них странные отношения. Дружеско-пользовательские. Наставнические. "Жилеточные". В ее части, наверное, даже в чем-то материнские. Как ни дико звучит.

Ну и что?

Люди вокруг создают столько запутанных связей, что ни один Холмс не распутает. И любят, и ненавидят, и жалеют, и насмехаются, и завидуют, и помогают одновременно. Ртутные движения души. Иногда сама не знаешь, с чего вдруг?

Сложные мы существа. Переплетаемся друг с другом ниточками интересов, симпатий-антипатий, слов и улыбок, а потом удивляемся: за одну дернули, десятая отозвалась.

"Трахалась?"

Глупость несусветная, а щеки горят, будто дед застукал на краже меда. Ух, как ее тогда отшлепали! Только это не в тему…

Интересно еще, что о них в театре думают.

И реакция Гриши интересна. Словно раскрыли тайный план. Или готовящийся адъюльтер. Нелепость предположения иногда бьет в точку. Негодовал-то он по-настоящему, только вот по какой причине? "Если тебе нужен просто мужчина…" — было же вчера?

Или я шизею сама по себе?

Мадам Сердюк, мадам Сердюк, что же вы со мной сделали?

Белые щиты с афишами проплыли мимо. "Коммунальные страсти" как раз. "Эфиоп". Анонс "Утиной охоты" и "Доброго человека". Бенефис Аллы Львовны — "Любовь картофельной королевы".

— Давай-давай, — обернулся Шарыгин и свернул в арку, в обход, к служебному входу.

Галка вздохнула.

— Ну же! — воззвал Шарыгин из арочной темноты.

— Я не уверена, Гриш…

— Блин!