Прыжок

— О, правда? Что ж, Дэви Джексон, а я все-таки на это настроена. — Она изобразила пальцами такую же букву „о“. — Я даже могу ткнуть ножом в твое вонючее, грязное, развратное сердце! А теперь забирай свои чемоданы и уматывай отсюда, пока я не выполнила своей угрозы. И вот еще что: я думаю, тебе следует нанять адвоката — без него ты вряд ли получишь доступ к Джеми и другим детям. Потому что после того, что мне стало известно, я не разрешу тебе видеться с ними иначе как в моем присутствии или в присутствии другого доверенного лица!..

Она наносила ему удар за ударом и наслаждалась этим. И когда Кэрол увидела по выражению лица мужа, что до него дошел смысл ее слов, она снова широко и злорадно улыбнулась, хотя сердце разрывалось от боли у нее в груди.

— Кэрол… Кэрол, дорогая, выслушай меня!

Дэви сделал шаг к ней, но она отпрянула.

— Нет, Дэви, больше я тебя слушать не буду. Ты втянул меня в такое, какого я даже во сне не могла себе представить, как и то, что ты на такое способен. „Несколько фильмов про гомиков, — говорил ты. — Ничего особенного. Мы даже снабжаем этим товаром легавых“. Помнишь? Ты мне лгал, мерзавец! А теперь разворачивай свою задницу и убирайся. Мы с тобой закончили, Дэви, хватит. Я мирилась с твоими оскорблениями, с твоим нравом, с твоим распутством и твоими тюремными приговорами. Но это небольшое дельце!.. Это конец, приятель. Только это я и хочу сказать, клянусь тебе. Убирайся! И занимайся своими шлюхами, возвращайся к какой-нибудь своей глупой птичке — делай, что хочешь, мать твою! Но убирайся из моего дома!

Дэви посмотрел на женщину, на которой его в свое время заставили жениться. Эту женщину он по-своему любил в течение долгих лет. Она вырастила его детей, стирала ему одежду, готовила еду и, наконец, навещала его в тюрьме. Мысли об этих давно прошедших прошлых днях опять вернулись к нему, и Дэви окатила холодная волна страха.

— Кэрол, дорогая, послушай меня… Пожалуйста, позволь мне объяснить…

Она услышала в голосе мужа слезы, увидела его перевернутое лицо — и нарочито громко щелкнула пальцами. Перед мысленным взором Кэрол вновь прошли фото детей в порнографических журналах — эти мерзости, появившиеся там при активном участии Дэви… Она вихрем налетела на него: из нее сочился яд ненависти, а в руки вливалась бешеная сила; Кэрол с криками и воплями проволокла Дэви по коридору до выхода, одним толчком отворила парадную дверь и вышвырнула его через ступеньки на дорожку.

Слегка очнувшись, она услышала, как в глубине дома заплакала Джеми: тоскливый плач ребенка доносился с верхней ступеньки лестницы. Девочка видела все, что происходило, разбуженная громкими голосами и напуганная затем их стычкой. Но Кэрол еще не могла уделить внимания маленькой дочери.

Она вернулась в прихожую, взяла чемоданы и, дойдя с ними до двери, с размаху выбросила их через проем на лужайку перед домом; кожаный пиджак Дэви последовал за ними. Потом, кинув последний взгляд на его умоляющее лицо, Кэрол с треском захлопнула дверь и решительно поднялась по лестнице. Вот теперь она подняла на руки младшую дочь и крепко прижала ее к груди… Она прижимала к себе ребенка, которого родила в сорок один год, чтобы привязать Дэви к дому. Ребенка, которого она любила больше других.

И, присев на ступеньки лестницы с Джеми на коленях, Кэрол горько заплакала.

Глава 42

Джорджио проснулся намного раньше, чем зашевелились другие заключенные.

Он лежал на койке и обдумывал предстоящие события начинающегося дня: «Через двадцать четыре, считая с этого момента, я буду где-то по дороге в Ирландию. Там меня будет ждать Вида. И я исчезну с лица земли. Вместе со своими деньгами». Он улыбнулся в сумеречном утреннем свете, пытавшемся пробиться слабыми лучами сквозь шторы на его окне. Джорджио почувствовал прилив сил от одной только мысли о предстоящем; внутри него непрестанно росли страх и возбуждение.

Он услышал, как забряцали двери: это могло означать только смену ночного караула дневным. Потом началась утренняя перекличка заключенных из разных камер; стали раздаваться взрывы, смех, слышались приступы чьего-то кашля. «Звуки тюрьмы… Эти звуки, — думал Джорджио, — я никогда не забуду. И никогда больше мне не доведется ничего подобного пережить». Зная заранее о своем подготовленном прыжке, он чуть ли не наслаждался характерными тюремными звуками, впитывал, откладывал в памяти, чтобы сохранить, а затем вспоминать, лежа на теплом, согретом солнцем пляже…

Джорджио был готов к выходу и ждал с зубной щеткой в руке, когда двери его камеры открылись. Он вразвалку пошел в душ. По дороге любезно улыбнулся Большому Рикки, а тот улыбнулся ему в ответ — широкой, пустоглазой улыбкой, от которой Джорджио почему-то стало страшно. Однако он быстро подавил это непрошеное чувство: «Менее чем через два часа день для тюремщиков и для растлителей превратится в кошмарную ночь». Джорджио никак не мог дождаться начала задуманной акции.