Прыжок

Это была самая длинная речь из всех, что Донна когда-либо слышала от Пэдди Доновона. Ей казалось, будто с ней разговаривает отец или старший брат и пытается вразумить ее. Упоминание о ребенке отозвалось болью. Это очень задело Донну — как единственное, о чем она жалела за всю свою замужнюю жизнь: она не была способна подарить Джорджио ребенка. Донна вновь ощутила себя не совсем полноценной; такое чувство всегда охватывало ее всякий раз при воспоминании о том, как ей не удалось произвести на свет живого ребенка, который умел бы дышать. И здесь Джорджио постоянно пытался защитить ее: старался никогда не упоминать о детях ни в каком контексте. «Может, поэтому он не хотел рассказывать мне о детях Алана Кокса? Думал, что это сломит меня, как сейчас меня расстроило упоминание о не родившемся младенце? Как всегда, выплывает наружу доброта Джорджио. Да, он добрый, заботливый человек. И всегда был добрым и заботливым». Она почувствовала, как слезы снова обжигают ее…

— Значит, вот почему ты вооружен и болтаешься по моему дому?! — закричала она на него.

— Потому что Левис может попытаться достать Джорджио через тебя. Вот почему. Если с тобой что-нибудь случится, Джорджио умрет. Он сам мне об этом говорил. Я здесь присутствую лишь в качестве небольшой страховки, и не более того. Так больше шансов, что Левис не осмелится приблизиться к тебе. Ты должна понять: я не был бы другом Джорджио, если бы не попытался защитить тебя.

Донна посмотрела на воду. Мелкая рябь от поступающей в бассейн теплой воды в ночном свете казалась серебряной.

— Выходит, что автомобильную площадку разрушили в качестве предупреждения?

— Да.

— А я в опасности, Пэдди?

— Ни в коем случае! — энергично помотал он головой. — Во всяком случае, пока я здесь.

Донна почувствовала, как на нее внезапно опустилось умиротворение: «Пэдди Доновон здесь, так что я в безопасности. О, если бы я только могла поверить в это…»

Она взглянула на часы. Было уже почти половина шестого утра. Медленно разгорался рассвет. Оранжевые стрелы пронизывали темное небо. Донна слышала явственное пение птиц — словно кто-то включил радио. Ночь кончалась, разгорался день.

— Я иду спать, Пэдди, а ты сам найдешь дорогу…

Он провожал ее взглядом, пока она шла к двери, ведущей в дом.

— Донна!

Она медленно обернулась.

— С тобой все в порядке?

Она улыбнулась ему слабой улыбкой, нежность которой лишь подчеркивала ее красоту и беззащитность.

— А ты как думаешь?..

Поднимаясь по широкой лестнице, которая вела в ее спальню, Донна обвела взглядом свой дом, словно видела его впервые. Это было богато украшенное жилище, с бледно-серыми стенами, на которых висели картины, развешанные таким образом, чтобы подчеркнуть их достоинства. Она чувствовала, как ноги ее утопают в ковре, видела солнечный свет, уже начинавший просачиваться сквозь двойные стеклянные двери вестибюля, которые выходили на маленькую солнечную террасу с задней стороны ее дома. «Сколь раз я сидела там летними вечерами и пила вино с Джорджио? Сколько раз он подхватывал меня на руки и нес в постель?» — Она вошла в спальню, Но эта великолепная комната ничего больше для нее не значила. Потому что человек, который согревал эту комнату своим присутствием вместе с ней, покинул этот дом.

«Но я могу вернуть его, — напомнила она себе. — И я стану тем средством, которое вернет его! Если не домой, то, по крайней мере, в мои объятия. Когда Джорджио говорил о своей любви, он не лгал мне никогда, и я принимаю это. Но то, что он сделал… Здесь все обстоит намного хуже. Он не говорил мне об этом потому, что не доверял мне! — Мысль об этом задевала ее больше, чем какой-либо иной удар судьбы. — Пэдди утверждает, что Джорджио слишком сильно любил меня. Что ж, вряд ли его любовь составляла хотя бы половину моей любви — ведь я жила и дышала ради Джорджио Бруноса. Из-за него я вставала по утрам и по вечерам ложилась спать. Я всегда ему все рассказывала. Надеялась, что это как-то приблизит его ко мне. Очевидно, этого не случилось».

Она разделась и включила душ. Стены в ее ванной были сплошь зеркальными, поэтому она видела себя повсюду, куда бы ни посмотрела. Все помещение ванной комнаты было больше, чем спальни у многих людей. Здесь находились большая круглая ванна, душевая кабина, унитаз, биде и две двойные раковины. Все краны были из золота. На полу лежал белый ковер из овечьей шерсти. Все это производило впечатление настоящей роскоши, и в какой-то миг Донне вдруг захотелось все здесь разнести вдребезги: сокрушить зеркала, которые отражали ее тело во всех ракурсах, разбить дорогие туалетные приборы, стоявшие на широком деревянном подоконнике, — она внезапно возненавидела все, чего касались руки в этом доме.

Она стояла под струями воды, подставляя под них лицо, и чувствовала, как тушь, которую она смывала с ресниц, обжигает ей кожу. Донна ощущала себя совершенно опустошенной и очень одинокой. А дом казался ей слишком громадным для нее и Долли: «Этот дом построен для детей, он предназначен для большой семьи».