Прыжок

— Плюньте на календарь. Календари врут еще с грибоедовских времен. Вот тут у меня календарь, вот тут и вот тут.

Пробежала рукой по груди, по глазам, по улыбающимся губам. Потом задумалась. Спросила тихо и серьезно, глядя поверх набухающих березовых почек.

— Слушайте, Чубаров, а у вас бывают праздники, знаете, такие, не по календарю, а от себя… свои?

Нахмурился Петька. Отрубил с неожиданной свирепостью:

— Какие там праздники!! Сегодняшний день черней, цифра на календаре. Эх, Королева мая… Понимаете, лучший мой друг заболел сегодня.

Спросила рассеянно и безразлично, не отрывая взгляда от берез.

— Заболел?.. И опасно?..

— Опасно… Дьявольски опасно… Воспаление сердца.

— Такой болезни не бывает…

— Вот поди ж ты, не бывает, а заболел. Сам сегодня под утро ввалился ко мне и объявил.

— Чудак ваш товарищ. Да и вы чудак.

— Верно… Пойти, что ли, в коллектив почудачить, а то к гудку не поспеть.

Шагнул было Петька в сторону, да Юлочка его окликнула.

— Постойте. Куда вы? Я не пущу вас. Почему вы злы? Я не видала вас никогда злым. Это интересно. Знаете, вам идет злость. Вы такой страшный, большой, лохматый и такой… захватывающий.

Засмеялась снова.

— Сегодня никто не должен быть злым. Понимаете, никто. Ах как хорошо, если бы вы знали. Так бы всех перецеловала… всех… И вас. А? И вас, хотите?

— Э, куда там! Лучше в ухо дайте. Оно вразумительней и действует крепче. Прощевайте!

Ушел, не оглядываясь, зло гремя шаткими досками деревянного тротуара.

Юлочка рассеянно посмотрела ему вслед. Настроение праздничного дня не оставило ее. Вернулась в дом, надела шляпку и, выйдя на улицу, побрела наудачу. Долго шла по бесконечному бульвару. С бульвара прошла на край города к городниковским оранжереям, и оттуда, с большим пучком фиалок, прямо к Джеге. Комната у Джеги не комната, а так — дырка в четырех стенах. Цветы к ней идут — как сарафан быку ярославскому. Долго озиралась Юлочка, куда бы свой букетик поставить, наконец, налила воды из чайника в стакан и сунула в него фиалки.

Вслед за тем стакан был задрапирован тут же споротой со шляпки лентой и поставлен на окно, поверх стопки книг. Покончив с фиалками, Юлочка побродила по убогой джегиной конуре и присела, наконец, на край кровати. Тут только встало перед ней воочию все убожество окружающей ее обстановки.

Следуя ходу своих мыслей, переводила она взгляд свой с одного предмета на другой и вдруг громко выговорила:

— Он будет жить иначе.

А Джега в этот день бродил как угорелый. Будто влез кто горячей пятерней в грудь и зажал в тугой кулак сердце. То вдруг запоет в груди, то злоба вдруг подымется, да такая — башку бы разбил.

Придя в коллектив, закрыл окно. Штору вниз сдернул, завесил солнечную улицу. Нинка удивленно повела бровями — ничего не сказала, въелась сухими губами в папиросный мундштук, затянулась покрепче, ткнула нос в книжку.

Долго в молчании сидел Джега у своего стола. Вспомнил вчерашний день, двуколку, избу чигуновскую. Стыд ожег щеки. Схватил лист бумаги. Набросал наскоро Андрюше Чигунову:

«Прости, друже! Вчера я кинулся от вас в город, не сказавшись. Так вышло. Забыл в городе шкаф с союзными деньгами запереть. Деньги случились большие. Как вспомнил, ноги сами в город приударили. Сам понимаешь. Не серчай. Скоро вернусь к вам, еще не раз побалакаем. Отпуск тоже у вас проведу нынче. Прости. Книги из портфеля вам в читальню. Портфель себе возьми на память.

Джега».

Сунув письмо в конверт, Джега подержал его, будто взвешивая на ладони, потом тихо выдавил:

— Сволочь…

Нинка голову подняла.

— Ты про кого это?

— Про себя..

Дрогнула Нинка.

— Эва… А я и не знала.

— Узнаешь.

Едва вышел за дверь Джега с письмом, Нинка вскочила, бросила недокуренную папироску в угол, сдернула штору с окна и распахнула настежь раму. Ветер, ворвавшийся в комнату, ухватил рыжую прядь Нинкиных волос и стал елозить ею по шершавой щеке. Так, стоя у окна, нащупала Нинка случайно джегину кепку. Огладила было ее ласково рукой, да вдруг спохватилась и, вздрогнув, оглянулась на дверь.

Когда через четверть часа в коллектив вошел Джега, Нинка с сухой деловитостью обратилась к нему:

— Джега, хочу в отпуск итти.

— Ладно. Куда же ты?

— Через неделю едет в лагерь заводский отряд. С ним ударюсь.

— С ребятами. Это хорошо. А что, если и мне с вами махнуть?

Зажглась Нинка. Ударила по столу ладошкой:

— Джега, поезжай… Заменись Петькой и айда…

Джега уставил невидящие глаза в угол. Тряхнул головой.

— Ладно, поживем — увидим. Может, в самом деле приеду.

Нинка придвинулась вплотную.

— Слышь, Джега, серьезно валяй, приезжай.

День промаячил, валясь на все стороны, как разболтавшееся на оси колесо. Окутанный в смутные думы, шагал вечером к себе Джега. Дома — портфель на кровать, сам, не раздеваясь, — к окну. Распахнул настежь раму и вдруг опустил глаза на цветы. Грудь застлало вяжущей мякотью. Провел рукой по глазам, закрыл их и так стоял над стаканом с фиалками, улыбаясь весеннему вечеру.

Экой дурман… Юлка… Юлка…

Потянуло к ней, но тут же решил, нахмурившись:

— Нет же, не пойду…