Прыжок

Пробовал головой взять: «Ну, почки, ну, земля талая, ну ветер свежий, закаты там, что ли. Так ведь чего же в этом особенного. Ведь этого и летом и осенью хоть отбавляй! Почему же теперь разомлел, размяк, как окунь в ухе! Тьфу… нечего сказать — хорош работничек, краса и гордость русской революции, комсомолец с девятнадцатого года — томлением духа занимается». Усмехнулся, зашагал крупней. Стряхнул угар. Два дня голова на месте была. Потом опять свихнулась и из-за малости, из-за пичуги.

Два воробья, шало мотаясь по воздуху друг за другом, промелькнули мимо носа. Проводил их глазами, постоял, следя за их кувырками, и почуял, как снова подымается в голове туман, а в груди стукотня докучливая.

Как-то рассказал Петьке. Тот пожевал губами, свистнул.

— Понял. Осложнения на почве весенних переживании. Случаются такие истории, хоть тебе как будто и не пристало. Ежели смотреть в корень, так тут такая штука получается: либо ты перегрузился, и в таком разе тебе срочно уезжать нужно проветриться недели на две, скажем; либо тут женотдел замешан, — тогда, пожалуй, тоже улепетывать надо, либо уже безоговорочно прилепиться к предмету своей страсти. Окончательную резолюцию вырабатывай, брат, сам — тебе виднее.

Джега, тяжело отдуваясь, откликнулся:

— В том-то и заковыка, что нет этой резолюции. Запутался. Такая мешанина получилась — ни проглотить ни выплюнуть.

Шли бульварами. Петька раздувал свой кузнечный мех под полушубком, покрякивая тянул в обе ноздри густой почечный запах. Джега шел подле него молчаливый, затихший. Не доходя до деревянной калитки, ведшей с бульвара на улицу, Джега вдруг схватил Петьку за руку:

— Стой, Петро. Штука! А ежели и впрямь женотдел! Ну-ка. Постой… Подожди тут.

Быстро зашагал Джега по отуманенным весенними сумерками улицам.

— Узнаю. Неужели впрямь этаким дурнем обернулся?

Твердо ступил на крыльцо зеленого домика. Вошел в полутемную переднюю. Из соседней комнаты дверь открылась — на пороге Юлочка.

— Ты..

— Я…

А потом молчанье, дрожью и ожиданием пронизанное. И вдруг встрепенулась.

— Ах! Это вы, Джега? Я думала — Гриша. Темно здесь. Вы к Грише?

— К вам.

— Ко мне? Рада, хоть вы и не очень любезны были со мной в последний раз. Но у вас это, кажется, в порядке вещей. Ну, что же вы стоите? Раз пришли, так уж проходите. — Шагнул следом за Юлочкой через порог, оглянулся вокруг. Комнатка с ореховую скорлупу и вся пронизана тонким ароматом духов. Белая кровать, белый столик с большим зеркалом. В белой рамке гравюра девушки, дугой изогнувшей розовую спину. Стоял посредине, не выпуская ни портфеля ни шапки. Осматривался внимательно.

— Вот вы какая, значит!

— Да, такая. Увы, такая. А вы вот такой!

Стала, неуклюже сгорбившись, передразнивая его, засмеялась. И он засмеялся.

— Такой, как-раз такой. Ну, прощайте, не то. Я ведь приврал. К Григорию пришел.

Потухла сразу. Смешалась.

— Постойте… Гриша вероятно… сейчас придет…

— Нет, чего там…

Неловко тряхнул белую мягкую руку. Поцарапал себе ладонь острыми ее ногтями. Удивился блеску этих ногтей. Ушел. Проходя по улице мимо окна, увидел тонкую застекленную фигурку. Вспомнил картинку на стене в белой рамке. Отвернулся.

Быстро прошел на бульвар. Нашел Петьку на скамейке. Сел рядом, отдуваясь точно после тяжелой работы. Петька глаза скосил.

— Ну, как женотдел?

Повел плечами Джега, шапку на нос надвинул.

— А кто его знает? Кажись, нет.

Петька, охватив его плечи своими лапищами, тиснул дружески, пробасил над ухом:

— То-то нет, смотри, друже, не засыпься. А я, брат, завтра думаю погулять, благо праздник, потоптать поля, пощупать землицу талую. Айда со мной, стряхнешься!

Джега головой помотал.

— Нет, не выйдет.

— Ну, не выйдет, так не выйдет. Я уж один тогда.

Назавтра рано утром Петька, захватив суковатую палку, махнул за город. День был праздничный. Петька, не торопясь, брел пустынными улицами.

Прошел сперва по бульвару, но дорожки бульварные скоро надоели, тогда перемахнул перила и сбежал по крутому угору к реке. Глянул… ширь… ширь какая. Вода — стекло, а по стеклу ползут зеленовато-синими леденцами льдины. Схватил булыжник в пуд. Разбил водяной хрусталь. Присел на камне. Меж камней зеленый пух молодой травы. Тронул травинку, погладил.

— Молодец! Дуй! Пробивайся! Камни — не помеха! Крепче будешь!

Пошел берегом. Час шел. За город выбрел. Река широченным морским рукавом уходит вдаль — с розовой закраиной небесной сходится. От реки поле в сизую темную полосу упирается. Конца-краю нет. Пошел крошить землю трухлую. Идет — поет. Уходил в глине сапоги и брюки выше колен. Нагнал истомы в тело, устали сладкой.