Читаем Прыжок полностью

До угла ближайшей улицы шел он, посвистывая себе под нос что-то несуразное и непохожее ни на одну мелодию в мире, но потом посвистывание оборвалось. Петька нахмурился и шел, тяжело вдавливая в хлипкие деревянные тротуары свои кованые сапоги. Тяжкое раздумье обуяло лохматую его голову.

Последнее время это случалось с Петькой часто. Оборвав себя на полуслове, нахмурится вдруг Петька, бросит собеседника, и потом час не добьешься от него слова, думает он что-то свое, бормочет, прикидывает и чертыхается, зло чертыхается, жестоко. В работе все забывает, а как досужий час вывернется, так опять думать и чертыхаться, чертыхаться и думать.

Вымеряет дома комнату из угла в угол, пойдет по полям шататься.

Раз забрел к хозяйке нинкиной комнаты. Комната еще не сдана — остерегаются, славу дурную комната в городе получила. Осмотрев комнату, Петька промычал раздумчиво:

— Гм! Я бы, может, и взял ее.

Хозяйка встрепенулась.

— Плата вовсе недорогая. Пять рублей мне платить будете сверх положенной платы по саженям и ладно. Комната хорошая, светлая, будете довольны.

Петька решился окончательно:

— Ладно, за мной комната. Вот вам три рубля вперед. Давайте сюда ключ, хозяюшка.

Взял ключ и ушел.

Вернулся вечером, заперся у себя в комнате и до утра не выходил. Постучала было хозяйка на радостях угодить новому жильцу.

— Не хотите ли чаю?

Ответил из-за двери:

— Не хочу.

Попробовала заглянуть в замочную скважину — ключ торчит. Так и ушла спать и заснула довольная, что сдала-таки наконец комнату, кончилось заклятие.

А если бы не торчал ключ в скважине, может и не заснуть бы хозяйке в ту ночь так покойно. Увидала бы она в щелку, как жилец ее выпрыгнул в окно, ощупал внимательно с наружной стороны оконную раму, потом схватился за подоконник и снова влез в комнату. Если бы дальше смотрела хозяйка в скважину, еще больше диву далась бы да, пожалуй, и напугалась бы здорово, увидя, как крадется ее новый жилец от окна к кровати.

Ступит на половицу и остановятся, прислушается и опять ступит. А в комнате никого нет кроме него, и кровать-то, к которой крадется, пустая стоит, не застеленная даже — один сенник на досках.

Ахнула бы хозяйка и присела, пожалуй, на пол, а если бы дольше смотреть осталась, то видела бы, как, взяв свечку, рассматривал жилец подоконье. Долго смотрел. А потом еще дольше шагал по скрипящим половицам комнаты, низко опустив голову и заложив руки в карманы.

Утром заявился Петька в угрозыск. Там еще никого не было, кроме дежурного агента.

— Желаю дать показания по делу Светлова. Имею кое-какие дополнительные сведения и подозрения. Можно взглянуть в альбом? У вас, кажись, такой есть?

Агент исчез на несколько минут, потом принес громадный альбом. Петька листал его, не торопясь. Глядели на него с больших листов люди скуластые, узкоглазые, большеголовые, сухие, с настойчивым и холодным блеском глаз. Вдруг остановило внимание ширококостное лицо с плутоватыми глазами.

— Стой! Это что за птица?

Агент перевернул страницу, заглянул в какой-то справочник.

— Это Матвей Репников, ныне Матвей Кожухов, прозвище — Мотька-Солдат, или Мотька Резаный. Вор-рецидивист.

Петька положил тяжелую лапу на альбом, надавив так, что треснул где-то внизу корешок.

— Он убил!

— Что? Кто убил?

— Гневашеву убил он, понимаешь? Он, а не Светлов.

Агент блеснул глазами, почесал за ухом и насмешливо шмыгнул носом.

— Извините, товарищ. Дело Светлова знаю хорошо, с Кожуховым дело не раз имел тоже. Во-первых, мокрыми делами не занимается, во-вторых, в ночь убийства засыпался на неудачной краже в другом конце города. Я сам и брать его ездил.

Петька ударил кулаком по столу:

— А я тебе говорю, он убил.

— Заладила сорока Якова. Что же мы хуже вашего понимаем? — обиделся агент. — Мы каждого насквозь видим и ихнюю родословную по девятое колено знаем и повадки ихние изучили. Нас учить вам не приходится. У них, поймите, своя специальность. Если он домушник, скажем, так он нипочем на убийство не полезет, хоть озолоти его. К тому же никогда они в ночь на два дела не ходят. Коли он, скажем, убил бы, так никогда не пошел бы в тот же час чердак обрабатывать. Это уж, ах оставьте, — невероятно.

Агент оборвал вдруг себя и, выходя из комнаты, буркнул:

— Идите к следователю Макарову коли что, нам некогда.

Следователь выслушал внимательно все, что сказал Петька. Помолчал. Уронил небрежно:

— Почему же именно его подозреваете?

— Видал я его однажды в комнате Гневашевой. В отпуску она была. Случайно брел мимо, увидел окно заднее открыто, думал — не вернулась ли. Заглянул в окно и увидал эту рожу. Скверная рожа, с такой рожей у стенки стоять в самый раз.

— Гм, маловато!

Следователь раздумчиво пожевал губами и взялся за телефонную трубку. С минуту говорил он по телефону негромко и коротко. Потом положил аккуратно трубку на место.

— Подозреваемый вами взят в ту же ночь на краже на другом конце города; эта кража как бы устанавливает его алиби, непричастность к этому делу.

Петька грузно надавил на стол:

— Ну, чорт с ним. А случаем, не левша ли этот Мотька?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза