Прыжок через быка

«– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.

– Дама ваша убита, – сказал ласково Чекалинский.

Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться.

В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его…

– Старуха! – закричал он в ужасе».

«После нее Германн решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником. Наконец приподнялся, бледен как сама покойница, взошел на ступени катафалка и наклонился… В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом[98]. Германн, поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь».

Если Гринева спасает любовь, то Германн кончает плохо: «Германн сошел с ума».[99] Не каждый посвящаемый благополучно проходит обряд и получает возможность видеть свою судьбу и управлять ею. О Германне Пушкин говорит:

«Не чувствуя раскаяния, он не мог однако совершенно заглушить голос совести, твердившей ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, – и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения».[100]

Сам Пушкин был весьма суеверен, то есть внимателен к различным пророчествам и приметам, чему есть много свидетельств – как в биографии, так и в произведениях. Этим свойством он наделил и Татьяну из романа «Евгений Онегин» (друг Пушкина Кюхельбекер отмечал, кстати, что Татьяна характером очень похожа на Пушкина):

Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:[101]
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.

Сакральная схема видна даже в обычной двери. Вы только посмотрите, разве это не жуткое чудо: два бруса по бокам, соединяющая их сверху перекладина, манящая пустота между ними! Здесь тоже переход, тоже прыжок.

И вообще, это дверь или виселица? Гринев слушает песню, которую завели Пугачев и его товарищи:

«…Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.

Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, – все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».

«Пиитический ужас», «священный ужас» – вот чувство человека (не всякого, а человека чувствительного, посвященного) при встрече с явлениями, в которых сквозит «существенная форма».