«Лес шелушится» – вот вам еще одна формула того же явления. Основа излучает детали. Почему так получается? Такова эпоха.
Это центробежный мир, он распадается на куски, разлетается, шелушится. Это мир твердый и рассыпчатый – даже там, где речь идет, например, о море или небе. Это мир жаркий – даже там, где речь идет обо льде. Это мир красный и летний, даже когда речь идет, например, о синем и о ночи (красный цвет – теплый и центробежный, синий – холодный и центростремительный). Например, поэт поднимает голову и смотрит на небо – но не видит его как голубой купол, как океан с плавающими облаками, а видит вот что (стихотворение «Воробьевы горы»):
Или он видит синеву рассвета – и тут же овеществляет ее, лишает глубины, превращает в перья. И рассвет теперь можно погладить рукой (стихотворение «На пароходе»):
Или он описывает февральскую, предвесеннюю слякоть – а она у него грохочет и загорается:
И дождь в этом мире не освежает (стихотворение «Гроза моментальная навек»):
Или поэт входит в лес – и его не обнимает таинственная, шелестящая прохлада, столь сродная водной стихии, а перед ним вот что (стихотворение «В лесу»):
Это мир жаркий (мир лета), активный (мир жеста) и вещественно-подробный (мир детали). В стихотворении «Про эти стихи» Пастернак дает свой рецепт:
Это мир теплового взрыва. Вот несколько концовок стихотворений Пастернака:
(На этом мы отпускаем болтливое стихотворение восвояси и продолжаем болтать сами.)
Ну хорошо, а что мы увидим, если отступим на шаг (или даже на полшага) назад во времени? Вот Иннокентий Анненский, стихотворение «Черный силуэт»: