Прыжок Ящера

— Зачем это вам? Надеетесь предотвратить очередной фейерверк?

— Надеюсь, — серьезно ответил он. — А еще надеюсь понять, какого черта вы вдруг взъярились. Жили себе, жили, дальше своей территории носа не совали, соседей, ясное дело, пощипывали, но все в меру, без геополитических амбиций. И вдруг нате вам! — Мороз, Поэль, «Харбин», «синие»! Прямо танатос какой-то устроили, ей-богу!

— Слова какие-то мудреные, — пробормотал я.

— Бросьте! Все вы прекрасно понимаете. Скажите честно, что за муха вас укусила?

— Сказал бы, да вы ж не поверите.

— А вы рискните.

Я прищурился.

— Видите ли, в некотором роде меня интересует то же самое.

— Не понял?

— Дело в том, что я тоже мечтаю выяснить, что за мухи-цокотухи на меня покушаются.

— Загадочно изъясняетесь!

— Так уж получается, Евгений Павлович. Хотел бы сказать яснее, да не выйдет.

— Все-таки попробуйте. Мне ведь любопытно. Вместе авось придем к утешающим выводам.

— Вам-то какой от этого прок?

— Самый прямой. Не буду вздрагивать во снах, гадая, какое очередное здание взлетит на воздух по утру. Город, знаете ли, привык спать по ночам, а какое уж тут спать под взрывы да выстрелы. Так что поделитесь, облегчите душу. Тем более, что у вас своя информация, у меня своя. Объединим — глядишь, что и выйдет.

— Провоцируете на исповедь?

— Ага. На совместный катарсис. Оно ж так всегда и бывает: выговориваемся, а потом легче становится.

— Может, еще хадж в Мекку посоветуете совершить? Так сказать, для полного очищения?

— Ну, это вам, пожалуй, слабо будет. Не сумеете. А вот потолковать по душам могли бы попытаться.

— Полагаете, получится?

— Ну… Во всяком случае попробуем. То есть, может, я незамысловато рассуждаю, но, по-моему, для мира вы еще не потеряны.

— Что вы говорите!

— Да, да! Имеется, знаете ли, такое смешное подозрение. А значит, есть за что побороться.

— Видел я вашу борьбу!

— Да дело, собственно, не в нас. Есть, знаете ли, другие силы.

— Ну-ка, ну-ка! — я встрепенулся. — Пожурчи-ка мне насчет этих сил! Интересная темочка!

— И пожурчал бы. Только сдается мне, ты о них больше наслышан, чем я, — Костиков тоже перешел на «ты». — Как пить дать, наслышан, — потому и мечешься, как угорелый. Прищемили тебя, Ящер, хвост, на мозоль любимую наступили, вот ты и начал месить кулаками воздух.

— Продолжай!

— А что продолжать, — Костиков раздраженно пожал плечами. — генеральчик-то покойный от безопасности — тоже твоих рук дело, а это куда как серьезно!

— Что за фантазии! Причем тут я?

— Не юли! Притянуть мы тебя, конечно, не притянем, улик нет, да только стоит ли отпираться? Свои же люди! Твоих ребят у «Южного» в окрошку посекли, вот ты и подписал мужичку смертный приговор. Так сказать, за подлую измену. И все бы ничего, да только нестыковочка имеется в деле! Маленькая такая! С изюмину.

— Что еще за изюмина?

— Изюмина такая, что не сдавал тебя любимый твой генерал! Преданность хранил до гробовой доски.

— Не понял!

— А ты попробуй понять! Кто тебя долбал в «Южном», вообще никто не знает. Ясно, что не урки. Но и не безопасники — это точно. Последние после гибели генерала вообще всех на уши подняли, в войсковые части запросы не поленились послать, экстренное расследование развернули. — Костиков сердито сопел. — Даже гаишников с пристрастием прошерстили.

— И что?

— А ничего. Никого и ничего. Не въезжали в город броневики. Ни по одной из дорог. И ОМОН на твоих парней не кидался.

— А вы?

Капитан фыркнул.

— За свою службу я тоже ручаюсь.

— Великолепно! Кто же тогда бил по ресторану из пулеметов?

— А никто. Призраки. Возникли ниоткуда, сделали свое дело и растворились в воздухе.

— БТР-призраки? Весело! — я не улыбался.

— Еще бы! Вот и я, понимаешь, в задумчивости пребываю. Кого ж ты припек до такой степени, что давить тебя начали аж потусторонними силами? — Костиков вяло ухмыльнулся. — Может, ты из нацистов скрытных? Обидел какой-нибудь патриотический фронт — вот и мстят, голубчики.

Я поморщился.

— Бред сивой кобылы!

— Спасибо за кобылу. Но что мне, простите, еще предполагать и думать? Кончились мои варианты. Без того не густо было, а после той ноченьки окончательно иссякли. Реальное мягко перешло в ирреальную плоскость, а я, признаться, был материалистом, — таковым, наверное, и помру. Вот и хватаюсь за что ни попадя. Чем не соломинка — национальный вопрос? Его хоть пощупать можно! И, если, к примеру, ваши орлы раздолбали какую-нибудь синагогу или тех же мусульман обидели скабрезным анекдотом, тогда совсем другая история!

— Бросьте! — Мы снова были твердо на «вы». — Ни синагог, ни мусульманских кладбищ я не разорял.

— Значит, национализм здесь ни при чем?

— Какой там, к черту, национализм! Пушкин был негром, а Чаплин евреем. После таких примеров только последний идиот двинет в националисты. То есть, если руки чешутся, тогда, конечно! Можно и рубаху на груди рвать, и инородцев клеймить, но, честно говоря, мне это как-то без разницы — за чуб кого-либо дергать или за пейсы. — Выходит, опять несостыковочка. — Костиков вздохнул. — Никакой вы, к сожалению, не ура-патриот и не нацист. Ростом, так сказать, не вышли.

— А кто вышел?